— Что это?

— Понятия не имею. — Аргиопа широко раскинула руки. — Два шиглу я отдала за нее.

Антигон задумчиво прикусил нижнюю губу и медленно опустился на широкое ложе.

— Вообще-то у меня хорошее чутье.

— И что оно тебе подсказывает? — Аргиопа села на сундук и покачала на ладони неожиданно оказавшуюся довольно тяжелой статуэтку.

— Если я не ошибаюсь, это превосходный подарок Ганнибалу, — Он шутливо прижал пальцем кончик ее носа. — Разреши?

Он вытащил из ножен египетский кинжал.

— Только очень осторожно, — хрипло рассмеялась Аргиопа.

Антигон долго скреб, подрезал и ковырял, отделяя один слой гипса за другим. Наконец он отложил кинжал в сторону и с каким-то даже благоговением поднял статуэтку.

— Точно не скажу, — словно размышляя вслух, произнес грек, — но, по-моему, это подлинник.

— Просвети меня, ночной спутник. — Аргиопа положила ему сзади руки на бедра. — И поскорее. Видишь, я не могу ждать.

— «Сидящий Мелькарт Гадирский», — тихо промолвил Антигон. — Ему, наверное, лет сто. Одно из последних произведений из бронзы несравненного Лисиппа из Сикиона [129] .

— Думаешь, подлинник? — Аргиопа чуть коснулась статуэтки.

— Да, и потому ей нет цены. Иначе зачем прежнему владельцу понадобилось покрывать ее гипсом и сажей? Посмотри, подруга ночного ветра, какие у него легкие, удлиненные пропорции, как четко вылеплены мускулы, какая вытянутая голова. Такое мог сотворить только Лисипп.

Он закрыл глаза и, раскачиваясь взад-вперед, прочел древнее пунийское стихотворение:

— И ты хочешь подарить этого бога Ганнибалу? — Аргиопа поставила статуэтку на пол.

— Если он мой, то да.

— Говоришь, ему нет цены?

— Нет.

— Тогда я дарю его тебе. — Она обняла Антигона и вытянулась на ложе, увлекая грека за собой.

Через несколько дней вновь с северо-запада задул попутный ветер, и большинство судов покинуло гавань и бухту. Среди них был и корабль Аргиопы. Антигон сразу почувствовал пустоту в душе. На какое-то время она избавила его от необходимости искать ответы на неразрешимые вопросы. Теперь он вновь ощутил себя щепкой в бурном вихре событий.

Ганнибал, похоже, вообще не знал, что такое сон. Он следил за распределением денег, полученных от продажи обращенных в рабство закантинцев и их имущества, диктовал письма, предназначенные для отправки Совету и своим братьям Гадзрубалу и Магону, сражавшимся в устье Тартесса с непокорными турдетанами, отправлял гонцов, совещался с военачальниками и простыми воинами, распоряжался рубкой деревьев в окрестных лесах и посылкой их на судостроильни иберийского Карт-Хадашта, принимал вождей иберийских племен и их послов, изучал полученные от лазутчиков сведения и направлял отряды ливийцев в зимние лагеря. Как-то Антигон, возвращаясь ранним утром после ночного кутежа в палатке Созила, застал стратега сидящим у костра с группой балеарцев и чертившим папкой на пока еще не совсем мерзлой земле какие-то непонятные линии. Возможно, он показывал им направления, по которым дальше будут двигаться войска. В полдень он спешно отправился с дюжиной нумидийских всадников на север, а вернувшись в полночь, тут же уселся на пятки возле затухающего костра и принялся диктовать падавшему от усталости Созилу очередное послание Совету. В нем он подробно описывал пунам торговые отношения в южной части Галлии.

У него хватало времени заниматься также возвращением в родные места бежавших в горы жителей предместий Заканты, совместно с Муланом, ведавшим в армии строительством, разрабатывать планы восстановления и расширения оросительных каналов и попутно еще успеть назначить начальником цитадели Заканты молодого военачальника Бостара. В его распоряжение передавались четыре тысячи ливийцев и тысяча нумидийцев.

Вечером, накануне своего отбытия вместе с последними отрядами в зимний лагерь, стратег собрал в одном из кое-как приведенных в исправное состояние залов полуразрушенной цитадели Заканты своих ближайших соратников, а также некоторых вождей иберийских племен и еще не уехавших купцов. Потолок здесь подпирали покосившиеся черные столбы, на потрескавшихся плитах пола стояли пылающие жаровни, испускавшие приятное тепло. Сквозь узкие стреловидные бойницы виднелось усыпанное звездами зимнее небо. Когда глубокой ночью гости стали расходиться, Ганнибал попросил остаться Антигона, а также начальников конницы Магарбала и Муттина.

— Ну вот и настал конец городу, осаде, голода и пира. — Изборожденное шрамами лицо Муттина в отсветах факелов дрожало и причудливо искажалось, делая его похожим на страшного демона из подземного царства.

Магарбал согласно кивнул и поднял голову, вслушиваясь в грохот шагов по выщербленным ступеням. Вернувшийся после долгого ночного обхода караулов Бостар с громким стоном подсел к огню. Было видно, что он изрядно замерз и проголодался. Над развалинами завывал налетевший с заснеженных гор ветер. В зал он проникал через бойницы, многочисленные щели и пробоины в стенах. Антигон откинулся на спинку сиденья и плотнее закутался в длинный шерстяной плащ.

— А что теперь, стратег? — Муттин поднял кубок из тончайшего стекла, поднес его к глазам и принялся разглядывать плещущееся внутри темное вино. Он прикрыл голые ноги шерстяной накидкой и набросил на плечи шкуру леопарда.

Ганнибал молча смотрел на тлеющие угли жаровни. Единственный из присутствующих, у кого внешность полностью соответствовала возрасту, был именно этот пун в серо-красном плаще. У двадцативосьмилетнего Муттина вообще было лицо старика, остальные также выглядели гораздо старше. На внешности же Ганнибала не отразились ни тяжелые бои, ни долгие переходы, ни ранение в бедро, ни бессонные дни и ночи.