— Будешь еще загибать пальцы на второй руке, пун? — еле сдерживаясь, спросил Антигон и судорожно сжал рукоять бронзового ножа.

— Нет. — Ганнон откинулся на спинку сиденья и взял кубок с вином.

— А ведь твой дед и отец в свое время дали достойный ответ Марку Атилию Регулу, который вроде бы тоже потребовал оказывать римлянам помощь в войнах кораблями и воинами. Выходит, ты хочешь сделать город зависимым от Рима?

— Гордость, метек, — это одно. А возможность выжить да еще и обогатиться — это совсем другое, — досадливо Отмахнулся Ганнон.

— Согласен. Но, по-моему, ты по-прежнему неверно оцениваешь истинные намерения Рима. Даже если они примут твои предложения… Ливию нельзя защитить от их посягательств, ибо они всегда могут передумать. И заключить с Римом договор — все равно что пытаться чеканить монеты из ветра или сплести канат из песка.

— Хватит поэзии, метек.

— Ах, ну да, я забыл, что образные сравнения тебе не по вкусу. Но правда заключается вот в чем. Во-первых, нужно быть воистину глупцом и трусом, чтобы просить Рим оставить Карт-Хадашту его исконные владения, а именно Ливию. А во-вторых, неужели ты всерьез надеешься сохранить за нами серебряные рудники?

— А почему нет? — Ганнон нервно покрутил в пальцах кубок, его глаза смотрели цепко и настороженно.

— А потому, что предложенную тобой границу нельзя защитить. Это всего лишь произвольно проведенная по карте черта. В тех местах нет ни рек, ни гор, ни крепостей, — с готовностью объяснил Антигон. — И потом, знай, что иберы к югу от границы немедленно восстанут, а сильно уменьшенное войско не сможет с ними справиться. В итоге мы потеряем всю Иберию, и, если весть об этом дойдет до Нумидии, восстания могут вспыхнуть во всей западной части Ливии. Но может случиться и так, что римляне закрепятся на севере Иберии и уже через три года тамошние племена поймут, что под властью пунов им жилось гораздо свободнее. Тогда они поднимутся, и пламя этого пожара неизбежно перекинется на юг. Ты невольно втягиваешь нас в войну, Ганнон, хотя вроде бы на словах хочешь ее избежать.

— Вообще-то мы могли бы сами уйти из Иберии…

Внезапно Антигон понял, что вождь «стариков» колеблется и уже далеко не так уверен в себе. Грек просиял и радостно осушил кубок.

— Теперь я понимаю… Совет чуть ли не единодушно согласился принять заложников из Заканты. Баркиды роздали добычу народу. Ты знаешь, что на вечернем заседании неминуемо потерпишь поражение. Значит, ты хочешь, чтобы я заставил Баркидов согласиться на уступки римлянам?

— Никто другой этого не сможет, — пухлые губы Ганнона растянулись в ехидной улыбке, но в змеиных глазах застыл страх.

— Считаю наш разговор законченным, — как бы сочувствуя, улыбнулся Антигон. — Напоследок скажу лишь, что, если Карт-Хадашт падет, Риму будет принадлежать вся Ойкумена. Или ты всерьез полагаешь, что Македония сможет остановить натиск легионов? А Афины, Пергам — это, сам понимаешь, несерьезно.

— Но Риму нужно не так много.

— Ему нужно все! Карт-Хадашт — последняя преграда на его пути. Египет уже давно исполняет волю Сената. Сирия далеко, и потом, Селевкиды всегда могут укрыться в горах Бактрии. Значит, все побережье Внутреннего моря окажется в руках римлян. Ты этого хочешь, Ганнон?

— Хочу — не хочу, какая разница, — пун брюзгливо поморщился. — Это же лучше, чем гибель.

— Ждет ли нас она, не знаю, но рабства точно не избежать. Нет, Ганнон, я не буду убеждать Баркидов ползать на брюхе перед Фабием. В своих расчетах ты забыл о Ганнибале и его армии. Неужели ты думаешь, что он покорно воспримет весть о выполнении желаний римлян!

— Посмотрим.

Еще до начала заседания Большого Совета Антигон успел встретиться с Бостаром и вождем «молодых», бывшим суффетом Бомилькаром, и убедил их непременно предоставить слово Ганнону.

Всю вторую половину дня Антигон провел в банке. За это время к ним зашло всего несколько посетителей. Город словно поник под незримой тяжестью. Антигон неоднократно подходил к окну и всякий раз убеждался, что жизнь в гавани вот-вот замрет. Значительно меньше стало кораблей, стоящих возле мола. Купцы, приказчики, ремесленники, стражники в темных плащах, капитаны, матросы и негры-носильщики толпились, разделившись на несколько групп, у свайного причала. Все ждали исхода судьбоносного заседания Совета. Даже обычно ярко горевшие огни в установленных на столбах больших каменных чашах вроде бы потускнели и едва-едва могли прорезать голубоватую пасмурную мглу.

Сумерки уже затянули город темно-синей паутиной, когда Бостар наконец вошел в банк. Антигон встретил его в просторной прихожей. Кроме них, в здании никого не было. Грек, видя, что никаких особых дел сегодня не предвидится, два часа назад разрешил всем служителям уйти домой. Бостара можно было ни о чем не расспрашивать. Его пепельно-серое лицо с ввалившимися щеками и потухшими глазами было красноречивее всяких слов.

— Война, — не спросил, а скорее утвердительно произнес Антигон.