— Она хорошо управляется с конем, — ответил он, — я уже проверил. Она может надеть мужскую одежду.

— А что церковь скажет? — перебил я. — Именно за это Жанну д’Арк сожгли… или сожгут, неважно. Женщина в мужской одежде — это происки дьявола!

Он помрачнел, потемнел, из груди вырвался тяжелейший вздох.

— Неужели ничего нельзя сделать?.. Ваше высочество, у вас всегда все получалось!

Я огрызнулся:

— Но не против же церкви! Я с нею всегда ладил. Даже частенько забегал вперед… хотя и не совсем туда, куда она двигается.

— Ваше высочество?

Я задумался, в голове шуршит и шебуршится, я с силой потер лоб, потряс головой.

— Не знаю… Разве что временно отменить некоторые конституционные нормы в связи с военным положением?..

Он замер, глаза загорелись бешеной надеждой.

— Ваше высочество?

— Не мешай, — сказал я отстраненно, — твой лорд мыслит. Церковь тоже отменяла даже самые строжайшие свои доктрины… Например, когда чума выкосила почти всю Европу, церковь приняла закон, на десять лет разрешающий многоженство, а потом действие этого закона продлила… Потому, ссылаясь на более масштабные прецеденты, я могу разрешить твоей женщине ездить в мужском костюме и на коне по-мужски… на время военных действий. В остальное время она обязана быть в платье, а подол должен сгребать весь мусор с пола, как и принято.

Он вскочил, воспламененный, бросился целовать мне руки, но я отстранил одной рукой, а другой показал фигу.

— Не благодари, еще не знаешь, во что вляпываешься.

— Ваше высочество!

— Я не знаю, — продолжал я, — кто она, но спинным мозгом чувствую, у тебя еще будут из-за нее неприятности.

— Лишь бы не у вас, — произнес он чистосердечно. — Я ладно, сам виноват, лишь бы вас ничем не задело.

Город невелик, стена вокруг хоть и каменная, однако ее с разгону и коза перепрыгнет, что и понятно, такие не строятся за один день. Когда поднакопит городская казна деньжат, поднимут еще на два-три каменных блока.

В городе оживление, народу прибавилось, это наши тут постоянно толкутся, продают или выменивают боевые трофеи, покупают всякую ерунду. Чувствую, десять дней отдыха — многовато, можно сократить до недели, а то и пятидневки.

Зигфрид бдит, готовый защитить меня хоть от брошенного ножа, хоть от стрелы, но успел указать дом, где он разместил свою спасенную ведьму, хотя она вроде бы не ведьма, как сказала мне, но для Зигфрида я по-прежнему именую ее ведьмой и напоминаю, что крестоносцы должны быть непримиримы.

— И что она там делает?

— Пока присматривается, — объяснил он виновато. — Но уже сказала, что может работать лекарем. Она умеет затягивать раны, сам видел.

— Здорово, — одобрил я, — но, знаешь ли, еще раз подумай насчет того, чтобы ее брать с собой.

— Что может случиться?

Я пожал плечами.

— Армия — тот же корабль, а туда женщин вообще не допускали.

— Она не будет женщиной, — пообещал он.

— Как это?

— Если никто не будет знать, — пояснил он.

Под нами проплыла арка городских ворот, одна дорога ведет к лагерю, другая поворачивает на восток, Зигфрид все продолжал идти рядом и рассказывал, что здесь для леди Скарлетт ну совсем все чужие, ей придется уживаться еще хуже, чем в армии, где есть хоть один человек, ей близкий, да и о вас, выше высочество, отозвалась с огромным уважением…

Я поморщился.

— Ну спасибо…

Он сказал встревоженно:

— Ваше высочество, она совершенно искренне!

— Еще бы.

— Нет-нет, — сказал он быстро, — она сразу сказала, что вы железный человек, вас ничто не собьет с пути, а женщины это чувствуют лучше всех…

— Знаешь ли, — сказал я с досадой, — возвращайся к ней, не теряй времени. Мы тут не пробудем долго, а за это время, возможно, успеешь передумать.

— Ваше высочество!

— Так бывает…

Впереди в сторонке от дороги земля пошла горбом, словно исполинский крот делает ход слишком близко к земле, вспучивая целый пласт, затем этот крот остановился и начал выталкивать почву на поверхность.

Мы оба замерли, Зигфрид сказал хрипло:

— Ваше высочество… уходите!

— Мы не знаем, — возразил я, — что это.

— А вы не чуете?

Холод уже поднялся из моих внутренностей до грудной клетки и стиснул в ледяной лапе сердце. Я сцепил зубы, не давая им стучать, а там уже целый холм, все еще вспучивается, вершина рассыпалась, по склону покатились частые комья земли.

Сильно пахнуло горелым, к нам докатилась волна подземного жара. Зигфрид охнул, на вершине холма появились, развалив его и превращая в кратер с высоким валом, красные факелы, такими показались эти медленно поднимающиеся люди в металлических доспехах: раскаленные, с полыхающими головами, руками, телом…