Кризи уезжает в среду. Мы с ней договорились, что как только она приедет, она сразу же пришлет мне телеграмму, в которой точно сообщит, до которого числа она будет занята. В среду выдается изумительный денек, и я провожу его, прогуливаясь по полям. Я нахожу ручеек, в котором мы когда-то ловили рыбу, старую изу, три старых дуба, один из которых теперь полый, выжжен молнией. В пять часов я уже в саду, вместе с Бетти. Она говорит. Я говорю. Все просто. Мне кажется, будто я всплываю на поверхность из смутного гвалта, из хаоса, в котором лихорадочное волнение Парижа смешивалось с лихорадочным волнением Кризи. В который уже раз ощущаю на себе успокаивающее действие деревьев. Бетти, дети, природа — все это кажется мне какой-то благотворной пеленой. Однако наступает вечер — телеграммы нет. Нет ее и на следующий день. Мне хотелось бы позвонить. Но я не могу. В доме только один телефон, и стоит он в прихожей. В четверг я иду на почту. О моем приходе, естественно, на почте сразу становится всем известно. Появляется начальник службы. Он суетится. «Господина директора сейчас нет. Он — в отпуске. Он будет очень огорчен».

Начальник зовет служащую. Служащая говорит: «Разговора с Римом придется ждать полчаса». Начальник службы говорит: «Не будете же вы ждать здесь. Пойдемте посидим у меня в кабинете». Служащей он приказывает: «Соедините тогда с моим кабинетом». Мы идем к нему в кабинет. «А у вас, значит, сломался телефон? Нужно было сообщить мне». — «Нет, что вы, с ним все в полном порядке. Просто я был в городе. И понадобилось срочно позвонить». Срочно? Он зовет служащую: «Скажите, что это срочно». Нервы мои на пределе, и всю злость я, естественно, переношу на Кризи. Это из-за нее мне тогда пришлось терпеть директора мюзик-холла, а теперь из-за нее приходится терпеть этого начальника службы и его взгляд, вдруг ставший таким сообщническим. Когда приходится лгать, истинная натура людей поднимается на поверхность, и они становятся отвратительными. Звонит телефон. Начальник службы поспешно вскакивает. «Оставляю вас, оставляю», — говорит он. Раньше, чем я успел снять трубку, он уже вышел на цыпочках из комнаты. Я прошу позвать Кризи. Бодрый голос сообщает мне, что мисс Кризи отсутствует. Я прошу сообщить ей, когда она вернется, о том, что я ей звонил.

На другом конце провода кто-то совещается, затем тот же голос, правда, уже не такой бодрый, сообщает мне, что мисс Кризи уехала из отеля, что она переехала в другой, а в какой — неизвестно. Я резко вешаю трубку. Начальник службы возвращается. Похоже, он уходил не слишком далеко. Я снова сажусь в машину. Лучше всего было бы, наверное, подождать. Но ждать я не могу. Мне нужно на ком-то выместить мою злость. А выместить я ее могу только на Кризи. Вернувшись домой, я заявляю Бетти, что мне необходимо ускорить мой отъезд в Рим.

На следующий день, после ночи, во время которой я раз десять просыпался, я встал и помчался в сторону Ниццы. Где-то около Авиньона у меня вдруг мелькает мысль, что, может быть, у Кризи что-то случилось, что, может быть, она уже вернулась в Париж или что съемки перенесли куда-нибудь в другое место, и я уже не застану ее в Риме. Тем хуже. Тем лучше. Виновата, значит, Кризи — меня это устраивает. На эстерельской автодороге машина несется со скоростью сто шестьдесят километров, и моя ярость немного утихает. Уж одно-то от Кризи я точно сохраню: любовь к автодорогам. В аэропорту, в связи с тем что до самолета у меня есть в запасе целый час, я покупаю мишленовский путеводитель и начинаю обзванивать римские гостиницы по нисходящей от самых престижных. В третьей по счету мне отвечают, что мисс Кризи вышла. Я прошу оставить для нее записку. Когда я наконец вхожу в холл гостиницы, Кризи уже меня там ждет. Холл очень просторный. Она идет ко мне издалека своей походкой манекенщицы; для столь раннего часа она выглядит весьма экстравагантно — ее вечернее платье с изумрудными страусиными перьями привлекает внимание, заставляет людей оборачиваться. Я спрашиваю: «А где же телеграмма?» Она отвечает: «У меня не было времени. Я думала, что это не так срочно». В ее больших зеленых глазах ничего нельзя прочитать. Лжет? Хочет что-то скрыть? Почему она переехала в другую гостиницу? Не хотела ли она отомстить мне за разочарование, которое испытала, когда я отказался с ней ехать? Все эти вопросы проносятся в моей голове очень быстро, и если я и задаю их себе, то без малейшего любопытства. Я вдруг ощущаю, что все это мне безразлично. Мой гнев перегорел на эстерельской автодороге. От него во мне остались одни обломки, глыбы рушащихся стен, которые в тишине медленно обваливаются вниз.

Именно в эту секунду, именно в этом холле, где в двух шагах от нас находится портье, какой-то мужчина, облокотившись о стойку, звонит по телефону, какая-то женщина что-то спрашивает по-английски, а Кризи стоит в вечернем платье, и люди оборачиваются на нас, я принимаю решение порвать с ней. К Кризи подходит какой-то молодой человек. Он говорит ей, что уже пора, что нужно ехать. Кризи еще спрашивает у меня: «Что ты им сказал, когда позвонил? Они так переполошились, отправили за мной посыльного. Я попросила прервать сеанс, чтобы ты не был один, когда приедешь. Теперь я должна туда вернуться». Я говорю ей: «Иди, иди. До вечера». И поднимаюсь к себе в номер. Я порву с ней. Я даже не чувствую грусти по этому поводу. Порвать — это, очевидно, единственный свободный шаг, который мы еще в состоянии сделать, и единственный, отвечающий логике наших характеров. Я хочу порвать и в то же время поддаюсь вечной и нелепой надежде на то, что порвать можно хорошо. Я решаю порвать, но хочу дать Кризи еще несколько дней, которые я ей обещал Кризи возвращается. Мы идем ужинать. Знает ли она, что я испытываю? Мы разговариваем друг с другом, как два выздоравливающих «Если ты хочешь, мой дорогой, как тебе будет угодно, моя дорогая». На обратном пути мы спускаемся по виа Венето, среди террас кафе. По дороге я читаю во взглядах людей, обращенных на Кризи, точно такое же недоумение, какое испытывал я сам в первый раз, когда увидел ее: они, казалось, узнавали кого-то, кто приснился им во сне. На следующий день у Кризи еще один сеанс позирования. Я еду туда к ней. Съемки проходят у фонтана Треви. Туда привезли лимонно-желтый трейлер, чтобы Кризи могла в нем переодеваться между съемками.

Она появляется в вечернем платье, в строгом костюме, в летнем норковом манто, в бермудах цвета Польши, в плиссированном платье, всегда в сопровождении женщин с веером булавок во рту. Что я тут делаю, в кильватере этой женщины, занимающейся тем, что является в моих глазах самым бесполезным и самым пустым делом? Даже Зевсы и морские львы в фонтане и те серьезнее меня. Один из фотографов, пятясь, наступает мне на ногу. Он даже и не думает извиниться. Я здесь только зевака, причем мешающий людям. Потеряв терпение, я направляюсь к Кризи и говорю ей: «Я возвращаюсь, жду тебя в гостинице». Хоть в этот момент, как мне удается заметить, во взгляде фотографа зарождается нечто похожее на уважение. Однако я вовсе не уверен в том, что между ним и Кризи не существует гораздо большей общности, чем между Кризи и мною. Моя Кризи. Это моя Кризи. Но именно он уносит ее в своей маленькой щелкающей ловушке. Когда я вернулся в гостиницу, у меня состоялся небольшой разговор с портье. Мне хотелось бы на эти несколько дней, которые мне предстояло провести с Кризи, поселиться в какой-нибудь особенной гостинице, где бы никого не было, и чтобы снаружи был большой парк. Портье говорит мне, что он займется этим. Я снова поднимаюсь к себе в номер. Звонит телефон. Это президент Франко-итальянской компании. Он только что узнал о моем приезде. Но каким образом? Об этом было напечатано три строчки в одной газете. Будет ли он иметь удовольствие отобедать со мной у себя дома? Нет, спасибо, я здесь лишь проездом, у нас была утомительная сессия, я хотел бы отдохнуть на берегу моря. На берегу моря? Мой уважаемый собеседник издает несколько возгласов. У него есть то, что мне нужно, дом за Сорренто, очаровательнейший, тихий уголок, сам он обычно ездит туда только в августе, он был бы чрезвычайно рад одолжить мне его. Чрезвычайно рад, в самом деле, все очень просто. Я секунду размышляю. С Кризи? Когда-нибудь он узнает, что я был там с Кризи. Мне все равно. И тут тоже мне все вдруг стало безразлично. Я принимаю приглашение. Час спустя я уже в гостинице, он позвонил сторожу, принес мне маршрут следования. До Сорренто все очень просто, но дальше — нужно знать дорогу. Он настолько вдохновился, что хочет даже одолжить мне свою машину. Нет, нет, я возьму напрокат. Я зову портье. Он об этом позаботится, машина завтра будет здесь. Кризи возвращается. «Я закончила», — говорит она. Я говорю: «Мы уезжаем завтра». — «Великолепно», — отвечает Кризи.

Магия географии: из-за того, что мы движемся в южном направлении, у меня возникает ощущение, что автодорога уходит вниз, что машина катится, как шарик, что она могла бы катиться и без мотора. Сразу же как только мы выехали из Рима под палящим солнцем, которое придавало пейзажу сухость чертежа, и стали перетекать с одной развязки на другую, я начал ощущать, как на нас нисходит, вибрируя, словно вертолет в момент его приводнения, когда он словно нащупывает воду своими поплавками, нисходит если и не совсем счастье, то все же какая-то сладость, какая-то благодать.

После Неаполя автодорога становится совсем приятной. Вдоль нее растут акации, растут натянутые между деревьями и похожие на ковер из листвы виноградные лозы, продавцы пирожных окликают машины, видны розовые, бледно-желтые, светло-голубые кубики домов. После Помпеи дорога становится извилистой, идет вдоль берега моря, пересекает оливковые рощи и старые обветшалые деревни. Кризи говорит, что это ей очень напоминает Мозамбик, один из островов Мозамбика с невнятно прозвучавшим названием, где она была и где женщины обмазывают лицо каким-то тестом, превращающимся в белую или бледно-серую зернистую маску. Она еще долго рассказывает мне о Мозамбике. Сегодня она во всем желтом, в золотисто-желтых блузке и брюках, с несколькими цепочками на шее. Я пытаюсь разобраться с маршрутом, который составил для меня президент Франко-итальянской компании. Мне нужно найти какую-то деревню, а в деревне — какую-то площадь, где есть vescovado (а по каким приметам можно распознать vescovado?), затем, повернув налево и еще раз налево, доехать до какого-то ресторана. Мы отыскиваем это vescovado, которое оказывается старинным дворцом с большими портиками, находим ресторан, карабкаемся в гору. Пересекаем деревню. В конце ее есть площадь, довольно широкая, вымощенная плитами, устроенная среди оливковых деревьев, с церковью на ней, тоже довольно большой, которая странным образом стоит повернутая к обратной стороне, и кажется, что построена она здесь прежде всего для оливковых деревьев. Тут нужно остановить машину, как говорится в инструкции, и просигналить три раза, а потом еще раз. Что я и делаю. В ответ — мертвая тишина. Кризи — на седьмом небе. Вокруг нас — ни души.