Меж собравшихся на кладбище то тут, то там выныривал, как черт из табакерки, капитан Астахов, весь в черном. Смотрел орлом, держал открытыми глаза и уши. Он нагнал нас на боковой аллее, когда все уже расходились. До парковки мы шли вместе, в гробовом молчании. И только у самой машины я спросила:

– Вы его арестовали?

Капитан не стал притворяться, что не понял, и ответил:

– Нет. – И, не удержавшись, в свою очередь спросил: – Что-нибудь еще видели?

– Нет. А почему его не арестовали?

– За два дня до убийства он написал заявление на отпуск, – буднично ответил капитан. – На месяц. Дома его нет.

– А с кем жена?

– Простите? – не понял Астахов. – Что «жена»?

– С кем его жена? – повторила я. – Его жена прикована к постели.

– С чего вы взяли? – удивился капитан.

– Стелла говорила. А ей – сестричка из его бригады. Ему пришлось уйти в «Скорую помощь» из-за истории с наркотиками.

– С чем? – заинтересовался капитан. – С какими наркотиками? Тоже из репертуара сестрички? – «О, женщины!» – говорил его взгляд, обращенный на меня.

– Ну… да. Поэтому он ушел… из больницы.

– Ваш доктор Лапин ушел из больницы совсем по другой причине. Четыре года назад во время его ночного дежурства умерла больная – молодая женщина. А он в это время выскочил на минутку к своей знакомой и застрял у нее на пару часов. Пока вызвали другого хирурга, пока тот прибыл, то да се, больная скончалась. Главврачу больницы пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить Лапина из этой истории. Было следствие. Защита основывалась на его репутации первоклассного хирурга, безукоризненном послужном списке, свидетельствах благодарных больных, и он довольно дешево отделался – его обвинили в преступной халатности и дали три года условно. Жена сразу же бросила его, забрав ребенка, из клиники ему пришлось уйти. Насчет той знакомой не знаю. Думаю, она его тоже бросила. На новом месте работы доктор Лапин характеризуется положительно, не пьет, разве только по праздникам, не отказывается подменить коллегу. Вот так, Ксения Валентиновна. Про наркотики я не слышал. Коллеги – дамы в основном – отмечают также злой язык доктора Лапина, его цинизм и неуважение к женщине.

– К какой женщине? – спросила я ошеломленно.

– Не знаю, к какой. Ко всем, наверное. Он рассказывает в их присутствии неприличные анекдоты.

– При чем тут анекдоты? – пробормотала я. – Что за чушь?

– Для следствия важна любая деталь, Ксения Валентиновна.

– Сегодня он рассказывает неприличные анекдоты, а завтра родину продаст, – сказала я ироничным тоном.

– Вот именно, – подтвердил капитан.

– И что вы теперь собираетесь делать? Сидеть и ждать, пока он вернется?

– А есть другие предложения?

Я, не глядя на него, молча уселась в машину. Капитан преувеличенно заботливо закрыл дверцу. Я видела, как он и Александр медленно пошли от машины и остановились в нескольких метрах. Капитан о чем-то спрашивал, Александр отрицательно качал головой. Астахов настаивал, Урбан не поднимал взгляда от земли. Я смотрела на них, испытывая странное и тоскливое раздражение. Мне хотелось выскочить из машины и заорать противным базарным голосом: «Убирайтесь к черту с вашими дурацкими секретами! Вы мне надоели!» После чего разразиться бурными рыданиями, колотя кулаками по капоту. Порыв прошел так же мгновенно, как и начался. Я вдруг осознала в первый раз, что Стеллы больше нет. Нет нигде. И никогда. Больше. Я. Ее. Не. Увижу.

Страшные слова «никогда больше»!

Я закрыла лицо ладонями и заплакала.

Александр встречал меня каждый день после работы, и мы неспешно шли домой окольными путями. Сворачивали в незнакомые узкие улочки, отдаваясь размеренному движению. Темнело уже по-осеннему рано, зажигались уличные фонари. Тусклый их свет струился в негустых сумерках, делаясь все ярче по мере того, как темнело. Говорить было не о чем. Александр задавал несколько ненужных вопросов, вроде того, что я ела, где обедала, что нового на работе. Мне казалось, что ответы его не интересуют, и отвечала односложно. Он не настаивал. Что-то ушло из наших отношений, ушла безоглядная близость. Искра перестала проскакивать. Стелла живая нам не мешала, а Стелла мертвая стояла между нами. Мне казалось, что он подспудно ждет чего-то. Временами Урбан взглядывал на меня испытующе и тут же отводил глаза. И я догадывалась, чего именно ожидали они оба – Александр Урбан и капитан Астахов. Они ожидали новой картинки. И Александр хотел оказаться в нужное время в нужном месте. Я чувствовала себя подопытным кроликом, но не могла оттолкнуть его, смутно надеясь, что пройдет время и он вернется ко мне. А куда ему еще деваться, думала я. Стелла связывала нас, и узы эти были посильнее любовных. Пройдет время, и он поймет, что я самый близкий ему человек. После Стеллы. Я хотела его даже на таких условиях. Мне было все равно. У меня не осталось ни воли, ни сил. Мое «я» растворилось без остатка в мощной ауре Александра.

Он готовил ужины и завтраки, накрывал на стол, заботливо подкладывал мне на тарелку новые куски. Он был нежен и внимателен. Целовал меня в лоб, желая спокойной ночи, и отправлялся смотреть телевизор. Спал он на кушетке, едва там помещаясь, давая мне понять тем самым, что уважает мое горе.

Сломанные ножки кушетки починил знакомый Александра, мастер-краснодеревщик, которого он привел на следующий день после крушения. Болезненно морщась, старик забрал сломанные ножки и через три дня принес новые, точно такие же. От денег он отказался, взглянув на меня с отвращением. Я поняла, что в его голове не укладывается, как я могла совершить подобное кощунство. Кушетки восемнадцатого века предназначались не для сидения и тем более не для лежания. Они – для любования.

А картинка все не появлялась. Каждый вечер я с опаской укладывалась спать, а ее все не было. По утрам мне не хотелось покидать постель. Но я понимала, что стоит мне остаться дома хоть раз, как захлестнет тоска, а потому заставляла себя подняться, принять душ и с бледной улыбкой выходила к завтраку. Александр заботливо спрашивал, как я спала, а мне хотелось швырнуть в него чашкой. Выплеснуть горячий кофе ему в лицо и завыть от отчаяния.

Он привозил меня на работу и отправлялся по своим делам. А вечером как штык дежурил у входа, и все повторялось снова и снова, будто по наезженной колее.