Я рассказала бы ему обо всем, и он бы меня утешил… Мы сидели бы за столиком в ресторанчике «У Ричарда Львиное Сердце», под громадным пятнистым платаном, тянули бы холодное белое «бордо». Господин Бьяготти положил бы свою руку в коричневых пятнах и с бесцветным лаком на железных птичьих когтях на мою… Нам было бы уютно вдвоем… Я даже заплакала от умиления, представив себе эту картину. Мне пришло в голову, что я могу взять отпуск и рвануть на Мальту. Вот только пусть вернется Роман! Рвануть от осени, скорых дождей, от Александра Урбана и капитана. Слезы текли по моему лицу, я слизывала их языком в уголках рта, чувствуя соль и горечь. То ли от мыслей о господине Бьяготти, то ли от слез мне стало легче…

Я махнула призывно, и желтое такси, вырвавшись из автомобильного конвейера, тут же вильнуло в мою сторону.

Такси уехало, и я осталась одна в пустом темном дворе. Оглянувшись по сторонам, я потыкала в кнопки пульта, но механизм не сработал – дверь подъезда не открылась. Я, начиная нервничать, повторила попытку. На сей раз внутри щелкнуло, и дверь медленно поддалась. Я юркнула внутрь и с облегчением перевела дух. В подъезде пахло затхлостью закрытого помещения. Я нажала на кнопку лифта, но не почувствовала ответной дрожи машины, оживающей где-то наверху и спешащей на зов. Лифт не работал. Я чертыхнулась и пнула носком туфли ступеньку. Постояла немного и стала подниматься, стараясь ступать бесшумно, чутко прислушиваясь к мертвой тишине подъезда.

Шорох из темного закутка на площадке третьего этажа заставил меня остановиться. Я стояла на лестнице между вторым и третьим этажом, затаив дыхание, прижимая сумочку к груди, до боли в глазах всматриваясь в черную дыру. Во рту мгновенно пересохло, колени подогнулись. Еще миг, и я опущусь на ступеньки… Шорох повторился – там кто-то был! И вдруг я поняла… Я поняла! Узкое пустое помещение из моего видения было лестничной площадкой! Мужчина казался неестественно высоким, потому что находился на ступеньках выше, чем женщина. Она спускалась по лестнице, а он нагонял ее сзади…

Мне казалось, я превратилась в липкий, жаркий, бессмысленный комок плоти, пронизанный ужасом. Острые колючки впились в затылок, сердце ухнуло куда-то вниз… Черная дыра притягивала меня, как магнит. Она звала. Я испытывала нарастающее желание ступить туда, в темноту…

Секунду спустя я, спотыкаясь, летела на свой этаж, спиной ощущая прицельный взгляд черной дыры. Дрожащими руками нашарив в сумочке ключ, отперла дверь, захлопнула ее за собой и опустилась на пол, привалившись к ней спиной. Господи, как же мне было плохо! Руки тряслись, желудок сжался, грозя извергнуться наружу, мокрую спину пробирало ледяным холодом от металлической двери…

Прошла минута, другая. Кто бы ни хоронился в черной дыре – он, видимо, не последовал за мной. С площадки не доносилось ни звука. Мой обостренный слух не смог уловить ни малейшего движения за дверью. Тишина звенела, как натянутая струна, – монотонно, на одной ноте, и ничто не нарушало ее…

В картинке, как в мозаике, все встало на свои места. Узкое помещение было не чем иным, как подъездом. Какой-то мужчина убивал там неизвестную женщину. Шевельнулась вялая мысль позвонить капитану, но я задушила ее в зародыше. Я ведь все равно не знаю этих людей. Продолжая сидеть на полу, я сбросила туфли и стащила с себя жакет. По мере того как я приходила в себя, крепла мысль о Мальте. Вырваться хоть на неделю… Остров казался мне раем земным, где разлиты покой и радость, и незабвенный господин Бьяготти приветливо машет рукой, сидя в зеленой тени платана за столиком ресторанчика «У Ричарда Львиное Сердце»…

Почти всю ночь я выгребала из шкафов и ящиков яркие летние вещи, купальники и сандалии. Мысль отправиться на Мальту нравилась мне все больше и больше. Я видела себя беззаботно бредущей по каменным улочкам Ла-Валетты, перекинув полотняную торбу через плечо. Я останавливалась у лотков веселых уличных торговцев, рассматривала их пестрый товар – майки, сумочки, шарфы и дешевую яркую бижутерию. А господин Бьяготти с неизменной сигарой уже ждал меня в тени старого платана…

Уснула я только под утро и, разумеется, проспала. Квартира без Александра выглядела пустой. Он даже не позвонил. Наскоро сварив кофе и выпив его без всякого удовольствия, что уже становилось привычным, я вылетела из дома. Схватила такси и попросила отвезти меня на кладбище. Уже в машине я хотела позвонить на работу и сказать, что опоздаю, но мобильного телефона в сумочке не нашла. Он остался на тумбочке у кровати: я положила его туда, чтобы был под рукой – надеялась, что позвонит Александр.

Купив желтых роз у кладбищенских торговок, я пошла к Стелле. Могилу уже почистили, убрав горы увядших живых цветов. Сейчас здесь оставались только бумажные венки, через которые просвечивала влажная ржавая земля, и свежие лилии на длинных стеблях в банке. Я воткнула свои розы в банку к лилиям, расправила, отошла. На временном памятнике – черной деревянной пирамидке – серебряной краской написано ее имя, годы рождения и смерти. Время, не остановившись, тикало дальше, отбрасывая назад секунды, минуты и столетия.

«Две недели», – тикало время. «Две недели два часа и тридцать минут… Тридцать одна минута, тридцать две, тридцать три…»

– Привет, Стеллочка, – сказала я. – Привет, моя хорошая. Если бы ты знала, как мне тебя не хватает!

Дохнул ветерок, и повеяло сладко от лилий и роз. За две прошедшие недели добавилось желтых листьев на окрестных кустах. Тишина стояла вокруг, только чуть шуршала сухая, побуревшая трава. Сюда почти не долетали звуки города.

– Я уезжаю на Мальту, – сказала я негромко. – Хочу начать жизнь сначала. Ты когда-то уплыла в Средиземное море, а я удираю на Мальту, которая тоже там. Ты была права, Стеллочка. Ничего хорошего у меня с ним не получилось. Ничего. Не скучай. Я приду, когда вернусь. Привезу тебе что-нибудь оттуда. Голубую ракушку…