Теперь мне сорок с лишним лет — в этом возрасте принято подводить итоги. И они очень неутешительные.

Это загубленная ради семьи карьера. Когда-то со мной постоянно здоровались в метро и на улице даже отдаленно знакомые люди. Теперь же меня никто не знает, кроме коллег и друзей Павла, для которых я — всего лишь неизбежное к нему приложение.

Я не просто одинока — я заброшена, потому что из-за своей вечной занятости муж частенько забывает даже святые для нас обоих даты, такие, как день свадьбы и даже дни рождения детей…

В этой вечной гонке за жизненными благами и мужниной карьерой оба мы совсем забыли, что такое секс. А в такие минуты, как сейчас, стоя у зеркала, я чувствую приближение возраста, вижу первые морщинки на лице, и понимаю, что я не вечна.

Дети… Они уже выросли. Сейчас их даже нет с нами — закончив школу, Анька и Ванька уехали учиться в Сорбонну. Они пишут, звонят, они в восторге от Франции, знакомые завистливо вздыхают — далеко не каждый может дать детям такое образование… Но как-то так получается, что в нашем обществе хорошо воспитанные дети не считаются чем-то таким, чем женщина может гордиться. Сама по себе я ничего не стою в глазах окружающих — ценятся только бизнес-вумен, сделавшие карьеру. О домашних хозяек можно только вытирать ноги…

Мы сто лет не были с мужем в отпуске, даже просто не гуляли вдвоем. Нам стало не о чем говорить, наш совместный лексикон ужался до бытовых слов и выражений, обозначающих короткие просьбы типа «Дай мне чистую рубашку» и предупреждений вроде «Сегодня я вернусь поздно, не жди».

Это была скучная, серая жизнь. Но все-таки она была. А теперь оказалось, что эти годы просто потеряны. Потому что у моего мужа, для которого я (пусть громко сказано, но ведь это правда!) пожертвовала собой, есть другая, интересная, насыщенная жизнь.

И в этой второй жизни Павла есть и любовь, и секс — есть все, что я потеряла.

Ради него.

Все это пронеслось у меня в голове за какие-то считанные минуты. Последний раз взглянув на себя в зеркало, я поплелась в ванную. Попутно подумала: надо постелить себе в гостиной. Конечно, я все равно не усну в эту ночь. Но лучше я буду не спать на узком диване под мерное тиканье настенных часов, чем вслушиваться в дыхание человека, который меня предал. Может быть, я ему даже неприятна?

— Если хочешь, я могу сам лечь в гостиной, — сказал Павел, когда, стараясь не смотреть на него, я доставала из комода комплект постельного белья.

— Я ничего от тебя не хочу.

— Таня… Я не хотел тебя обидеть. Но…

«Невозможно разорвать связь без того, чтобы какая-нибудь сторона не страдала. Это жестоко звучит, но это так», — молнией сверкнули в голове его слова, сказанные мне тогда, на спортивной площадке, двадцать два года назад.

— Если хочешь, давай поговорим…

— Я ничего, ничего от тебя не хочу!

Ночью мне пришлось несколько раз вставать и брести в ванную — я плакала, в бессилии сжимая углы подушки и кусая пододеяльник. «Никому, никому, никому не нужна», — эта мысль стучала у меня в висках, била в затылок, ударяла в грудь и исторгала все новые и новые потоки слез. К утру я отупела от этой боли. Как это страшно, когда ты никому не нужна! Господи, как же это страшно, если бы кто только знал!

Серый предрассветный туман плыл за окнами. Это было самое горькое утро в моей жизни. Кто бы мог подумать, что оно настанет?! Лежа без сна на своем диванчике, я слышала, как скрипнула кровать в спальне — Павел встал, прошел в ванную, там заплескалась вода.

Встать? Не встать?

Я все-таки поднялась, чувствуя себя так, как будто по мне проехал гигантский каток. Руки и ноги были налиты свинцовой тяжестью, мышцы болели, голова кружилась — у меня всегда кружилась голова, если обрушивались неожиданные события…

— Как ты себя чувствуешь?

Это он спросил на кухне. Спросил довольно равнодушно, хотя я и услышала некоторую виноватость. Я варила себе кофе. Себе и ему тоже — сначала вторую порцию засыпала в джезву чисто машинально, по привычке, а затем, поколебавшись всего секунду, поставила ее на огонь. Глупо, не выплескивать же…

— Как ты себя чувствуешь?

— Послушай… — Я заговорила с ним, не отворачиваясь от конфорки. Как будто следила за тем, чтобы кофе не убежал, но на самом деле так было просто легче. — Послушай, Павел, я не буду устраивать тебе скандала. На этот счет ты можешь быть совершенно спокоен. Я хочу знать только две вещи. Первая — кто она? И вторая — когда это началось?

— Зачем ты…

— Мне кажется, такую малость ты можешь для меня сделать — ответить на эти два вопроса! Так кто она?