Шрифт:
Василий подошел к койке и стал раздеваться. Лиза, смеясь, запряталась под одеяло. Василий тащил его с нее.
— Лизанька, моя люба, — бормотал он и тянулся к ней.
— Огонь-то потуши, бесстыдник, — шепнула Лиза, перестав смеяться и, когда он нагнулся к фонарю, обняла его голыми руками.
В темноте долго еще стояла Шура, прислушиваясь к возне, вздохам и поцелуям. Лошади жевали овес и храпели.
Только когда совсем замолкли Лиза и Василий, шатаясь вышла Шура на воздух и медленно пошла к дому.
Костя слышал, как прошла Шурочка по коридору. Долго лежал он, вслушиваясь, когда вернется назад наконец, не выдержал, оделся и встал.
— Куда ты? — спросонок окликнул его Алексей.
— Воды забыли нам дать; пойду принесу.
Он прошел в столовую, налил стакан и стал ждать.
Наконец тихо стукнула дверь на заднем крыльце.
Костя вышел в коридор.
Легкими шагами кралась ему навстречу Шурочка.
— Кто это? — почти вскрикнула она, дойдя до стоявшего у стены Кости.
— Это я, — заикаясь, ответил тот, — за водой ходил. Позабыли нам поставить.
— А мы с Лизой бегали гадать, снег полоть.{233} Только вы маме не говорите, хорошо? — И она протянула в темноте руку Косте.
— Да, да… — бормотал он.
— Прощайте, — ласково шепнула Шура и прошла к себе.
Костя долго не мог заснуть. Было душно и жарко; мыши скреблись где-то. Алексей во сне говорил:
— Ва-банк. Бит мой король. Поедем завтра кататься, Ани.
Костя проснулся рано и сразу не узнал этой, с детства знакомой комнаты, со светленькими обоями, креслом у окна, горшком герани на комоде.
Долго лежал он в постели, вспоминая все подробности вчерашнего вечера. Странным волнением наполнило его воспоминание о ночной встрече в коридоре.
Тусклый свет пробивался сквозь неплотно задернутую занавеску. Осторожно ступая, вошел в комнату Василий с охапкой дров.
— Проснулись, барин, — улыбаясь, сказал он, — а барыня истопить велели, чтобы не замерзли.
— Который час? — спросил Костя. — Уже встали?
— Барин встал, кофе кушают. А час, верно, девятый. — Василий бесшумно и ловко уложил поленья и вздул огонь.
— Еще поспали бы, Константин Петрович, у нас раньше полудня не подымаются, — сказал он, уходя.
Но Костя выскочил из-под одеяла, дрожа от холода, быстро оделся и умылся водой с ледяшками, которую тот же Василий принес.
Алексей еще крепко спал. Он лежал на спине, сложив руки на одеяле; выражение лица его было серьезное и скорбное.
Костя долго смотрел на брата, страшно стало ему, и хотелось разбудить спящего.
— Алеша! — невольно позвал он.
Алексей на секунду поднял тяжелые веки, сладко потянулся и, повернувшись на бок, к стене, опять заснул, улыбаясь во сне чему-то.
Костя прошел в свою комнату, отдернул занавеску: знакомый вид снежных полей, липовой аллеи к реке и деревни на другом берегу, с дымящимися уже трубами, открылся ему.
Утро было метельное и тусклое, мелкий снег падал.
Костя нашел на комоде, чуть ли не два года назад им же оставленный, третий том «Королевы Марго», раскрыл страницу наудачу и, сев к печке, в которой яркими цветами пылало пламя, стал читать.
Так просидел он довольно долго, читая о Гизах, короле Генрихе Наваррском, прислушиваясь к шагам по коридору, неспокойному дыханию Алексея, а главное, к тому, что делалось за стеной, в комнате Шуры.
Наконец где-то далеко раздался звонкий голос Марии Петровны:
— Будить, будить! Скоро уже завтракать!
Через минуту Лиза постучала в дверь:
— Вставайте, барин.
Костя подошел к двери и отпер ее. Лиза, не ожидавшая, что дверь откроется так скоро, чуть не упала.
— Вы уже готовы, барин? Барыня завтракать кличут, — сказала она.
— Все встали? — спросил Костя.
— Барыня только что, барин с гулянья пришли, а барышня в баню ушли.
Не зная сам для чего, Костя спросил:
— А снег хорошо пололи вчера? Что же вам вышло?
Лиза удивленно взглянула на него.
— Снег полоть еще рано, барин. В посту грех. Так я пойду на стол подавать.
— Что бы это значило? Путают они что-то! — задумчиво повторял Костя, шагая из угла в угол по комнате.
Алексей, проснувшись, кричал весело:
— Ну, как спал, Костик, на старом пепелище? Я же отлично; и елку видел во сне, и подарок мне подарили. Только какой, — тут меня и разбудили. Вот досада! Это к удаче, Костик, не правда ли?