Костю занимал студент, расспрашивая о порядках в училище, а Андрей Павлович потребовал теплой воды и переодевался чуть не с головы до ног в крахмальное белье, сюртучную пару, которые были привезены, чтобы не измять в дороге, в чемодане вместе с платьями Марии Петровны и Шуры.

Наконец сам Еварест Степанович пришел за гостями и загромыхал благосклонным басом:

— Долго, судари мои, прихорашиваетесь, не по-военному. Идемте, идемте закусить скорее. Я для вас устриц припас. От Елисеева,{237} отличнейших. За завтраком я подавать не велел. Наша интеллигенция-то, пожалуй, с ними обращаться не сумеет, грызть начнет. А мы теперь, под сурдинку, и бутылочку разопьем. Давненько мы с тобой не виделись, Андрей Павлович, давненько. Все в хлопотах.

— Что ж ты опять завод какой-нибудь устраиваешь? — комкая непослушный воротничок, спросил Курганов иронически.

— Миллионное дело, mon cher!{238} Глинисто-каменно-угольные залежи на Перетенке оказались, и, кроме того, кинематограф завожу. Хочешь в компанию?

— Нет, уж уволь! Кто ж в твой кинематограф будет ходить? — обдергивая жилет, вымолвил Андрей Павлович.

— Как кто? — входя в азарт, басил Колымягин. — Простой арифметический подсчет. На ярмарку в Перетну съезжается ежегодно круглым счетом пятнадцать тысяч, местное население волости, помещики. У нас в России никто по пальцам сосчитать не умеет, потому и бьют нас, и еще мало.

— Да ну тебя, веди лучше есть. Сколько раз ты-то рассчитывал и подсчитывал.

— Стар стал — пеленаться стал, — засмеялся Колымягин так, что подсвечники на столе задребезжали.

Гостей из столовой уже перевели в гостиную.

Мария Петровна вышла в темно-малиновом платье; Шура в белом легком платье с высокой талией, убранном голубыми лентами, казалась рядом с некрасивой, не первой молодости Лелей совсем девочкой, шаловливой и слегка смущенной.

Алексей сейчас же подошел к барышням.

— Какой вы Ольгой-Татьяной{239} сегодня кузина, и наш приезд допотопных помещиков так стилен.

— Кто же Онегин? Вы, m-r Рудаков? — спросила, грассируя, Леля.

— Тогда Косте достанется роль Ленского. Кстати, он сегодня мрачен и томен, — с живостью ответил Алексей.

Колымягин, рассаживая за стол, посадил Костю рядом с Лелей. Алексей сел напротив, а Шура, которую Еварест Степанович хотел непременно посадить между сыновьями, побежала на другую сторону к Марии Петровне.

— Вы что бунтуете, кузиночка? — поймав ее за руку, сказал Алексей. — Кавалеров избегаете? Садитесь тогда со мной. Я буду служить вам защитой.

И он почти насильно усадил Шуру рядом с собой.

Леля, поджимая губы, жеманно занимала Костю разговорами.

Студент наливал рябиновку и чокался.

Солнце сквозь замерзшие окна заливало всю столовую.

Подали блюдо устриц. Хлопнула пробка шампанского.

Алексей учил Шуру глотать устрицы и требовал, чтобы она допила свой бокал. Шурочка смеялась, отказываясь. Было шумно и весело. Говорили в десять голосов.

У Кости от жары и вина с непривычки кружилась голова. Он уже не отвечал даже на вопросы Лели; молча пил, когда чокался с ним кто-нибудь, и неподвижными глазами смотрел на сидящих напротив Алексея и Шуру.

Из гостиной, где оставленные хозяевами на произвол судьбы гости должны были занимать сами себя, уж доносились звуки вальса. Наконец встали из-за стола. Алексей подошел к Косте и сказал, улыбаясь:

— Ну вот, в два часа дня уже пьяны, и бал в полном разгаре. Что с тобою, Костик, на тебе лица нет? Позеленел весь. Тебе нехорошо?

Мутно взглянув на брата, Костя ответил:

— Я все о тебе думал. Ведь завтра твоя судьба! — Он вдруг засмеялся хрипло и громко.

— Костя, ты пьян, подумай, что ты говоришь, тебе, как другу, я все рассказал… Что с тобой? — растерянно бормотал Алексей, бледнея. — Ты с ума сошел!

Он резко повернулся и, преувеличенно твердо ступая, пошел в гостиную.

— Пожалуйста, Алексей Петрович, будьте распорядителем, без вас ничего не выйдет. Все просят! — бежала ему навстречу Шура.

Алексей поклонился, подал ей руку и повел, сияющую и смущенную, в гостиную.

— Вальс, — через секунду донесся его раскатистый, слегка сиплый голос. — Вальс, пожалуйста.

Костя, прислонившись к стене, будто соображая что-то, шептал:

— Что я наделал! Что я наделал!

— Что же ты, Костик, не танцуешь? — накинулась на него Мария Петровна. — Барышень так много, а кавалеры по углам забились. Посмотри на Алексея, какой молодец; старше тебя чуть не на десять лет, а какой живой. Посмотри, какая они пара с Шурой. А ты как пентюх какой: не танцует, не ухаживает, от барышень бегает. Ну, пойдем, пойдем!