— Он хочет вернуться домой. Ничего не может с собой поделать. Он жил на своем острове, как заведено, а тут вдруг небо упало на землю, и теперь он лежит и страдает в клетке и сходит с ума, да еще вы съесть его собираетесь. Может, так и стоит сделать. Лучше будет, если он помрет. Милосерднее. Мы с ним поступаем хуже, чем с китами, вот что я скажу.

— На вкус он, наверное, гадость редкая, — заметил Тим. — Я лично не притронусь.

— Может оказаться ядовитым, — предположил Билл Сток. — Бывают же ядовитые жабы, змеи. Вы на язык его посмотрите. Пакость!

Дракон стал для нас символом неудачи. Кое-кто верил, что он действительно принес нам невезение, а кто-то считал, что это лишь дьявольское наваждение. Теперь против нас была не только тьма, но и страх, который смотрел на нас теми самыми черными глазками-бусинами с белой обводкой. Думая сейчас о Скипе, я не могу сказать, насколько точны мои воспоминания. Дело было давно. Помню, он был сильным гребцом; лицо круглое, шапка темных волос, вечная улыбка, щуплый, застенчивый, глаза прищурены, всегда настороже, напряженный. Как мне теперь кажется, остальные члены команды его не очень-то замечали. Но именно он положил начало всеобщему помешательству, он и демоны с раздвоенными копытами, нарисованные в его гнусном альбомчике. Уверен, именно он запалил тлеющий огонек страха, который не погас, даже когда тьма расступилась и мы смогли плыть дальше. На горизонте по-прежнему не было видно ни одного кита, а дни были похожи один на другой как две капли воды. Кое-что я помню отчетливо. Например, как мы сидели в кубрике и Габриэль сообщил нам:

— Сказывают, там, дальше, есть нехорошее место.

— Мелких-то не пугай, — улыбнулся Сэм.

— Про это все знают.

— Не все, — подал голос я.

Габриэль перевел взгляд на меня:

— Не знаешь? Это такое место, где происходят странные вещи. Там, где «Эссекс» пропал и другие корабли. Проклятое место в океане.

Про «Эссекс» и другие корабли известно всем. Есть такая легенда у китобоев. Даже анекдот скорее.

Дэн затянул песню:

— Был у меня один приятель — так он знавал Оуэна Коффина еще юнгой, — сказал Габриэль. — Плавал с его отцом. Оуэн был славный паренек и хороший матрос, совсем как его отец.

Невезучий Оуэн Коффин вытащил короткую соломинку, и его съели. Был бы находчивым, как Билли, остался бы в живых. Песню подхватили четыре или пять голосов, но нас всех клонило в сон, и дурацкая песня убаюкала нас, как колыбельная.

— Мы сейчас как раз в тех местах проходим, — заметил Габриэль.

Я лежал на койке, и мысли об обреченном «Эссексе» не давали мне заснуть. Бедные матросы — они ведь ни о чем не догадывались. И другие матросы, и корабли — разными путями они все шли к одному и тому же, с тех пор как на воду была спущена первая лодка.

Помню долгую ночь, падающие звезды, меня покачивает, и слова никак не укладываются в строчку: «Где пляшет девушка с голубыми глазами…» Нет, не то…

Стоп.

Безвременье, тянувшееся с того момента, когда мы сразились с драконом, подходило к концу. Сон без сна и сновидений. Вся команда расположилась на палубе и долго пила под звездами. Саймон играл что-то нежное и грустное. Помню, однажды я как-то слышал, как один парень играл на маленькой губной гармошке на набережной возле табачного дока. Музыка лилась и лилась, меняясь, как настроение. Временами она как будто поднималась по лестнице, а потом спускалась. Иногда звенела от радости. Иногда рвала сердце на части. Я стоял пьяный на топе мачты и изо всех сил старался сосредоточиться на том, чтобы продлить это состояние прозрачного и живого опьянения и не соскользнуть в сонное отупение. Чтобы сохранить остроту ума, я пытался, хоть и не слишком осмысленно, прикинуть: если бы парни там, внизу, были музыкой, как бы они звучали? Я мысленно сочинял мелодию для каждого. Для некоторых это было легко, для других трудно. Мне удалось придумать мелодии для всех, кроме Скипа: выбирая подходящий жанр, я колебался между фантазией и плачем. Нигде не испытываешь такой ясности бытия, как в океане, когда так явно и осознанно проваливаешься во внутренний водоворот, когда спишь с открытыми глазами и просыпаешься вдруг от резкого удара сердца… Внезапно меня разбудило пение — там, внизу, на палубе. Иногда казалось, что звезды в небе, вдалеке от земли, кричат. Сотни миль трубят прямо тебе в лицо. Как это было прекрасно: проснуться ночью высоко в небе, в окружении визжащих звезд! Я вздрогнул. Мне показалось, что между мной и людьми внизу миллионы миль, и я испугался, что упаду. Никогда раньше у меня не возникало таких ощущений, и я забеспокоился, что снова заболел, но через секунду в голове у меня прояснилось, а через четверть часа пробила рында, и я спустился вниз.

Внизу я первым делом увидел Джона, который шел сменить меня. За ним большими шагами, стремительный и голодный, огромной горой возвышаясь над палубой, двигался дракон, высоко подняв свои чудовищные мускулистые передние лапы и растопырив когти. Улыбка играла на его длинной, похожей на камень морде, вокруг глаз светились белые круги, отчего взгляд зверя казался мертвенным и безумным. Бледный раздвоенный змеиный язык мелькал, высовываясь на целый фут.

В этот момент я будто снова оказался на Рэтклифф-хайвей, мне было восемь лет, и на меня надвигался тигр. И то и другое — одинаково невозможно. Но на этот раз я испугался.