Почему мы стали так сильно бояться дракона? Не так, как боятся диких животных с когтями и зубами, но так, будто перед нами было нечто большее. Тварь принесла нам неудачу. Кто первым сказал это? Со временем все начали так говорить. Началось с болезни. Слегла вся команда, кроме Абеля Роупера и Уилсона Прайда. Одно хорошо — не все сразу. Когда на корабле все либо блюют, либо бегают в гальюн каждую минуту, от грязи и вони деваться некуда. Потом настал черед Самсона. Бедный пес! Его настигла ужасная смерть, и именно по вине дракона. До появления чудовища любимец капитана был полновластным хозяином корабля. Джо Харпер устроил целую баррикаду, чтобы пес не мог попасть в поле зрения рептилии. Но в то ужасное утро Самсон все же умудрился подобраться к клетке. Зверь, по-видимому, тут же бросился на него. Я стоял на вахте и слышал только отчаянный визг, крики и топот множества ног. Сначала я подумал, что дракон вырвался и начал есть людей, но шум быстро стих, значит, все не так уж плохо. Через час, спустившись вниз, я узнал, что пес умер. Бедняга перепугался до смерти: бежал себе, ничего не подозревая, а тут вдруг такое чудище. Самсон завизжал, рванул наверх, капитан поймал его на руки, и у пса случилось что-то вроде припадка. Это ли стало причиной смерти, или же он слишком сильно стукнулся головой о котел, пока бежал? Через двадцать минут пес испустил дух. Его зашили в саван, как настоящего моряка, и опустили труп в море, а члены команды выстроились на палубе, склонив головы. Капитан Проктор сказал короткую речь. Самсон плавал с ним двенадцать лет. Капитан подобрал его в Кадисе маленьким щенком, нескольких недель от роду, посадил к себе в карман, и так они пересекли Бискайский залив в шторм. Самсон был настоящим морским волком и предпочитал палубу суше, так что лучшей могилы, чем море, для него не найти. Джон Коппер плакал, и, когда волны сомкнулись над останками Самсона, капитан удалился к себе в каюту и не выходил до вечера.

— Время изменилось. Ты заметил? — спросил меня Скип.

Дело было вечером, после ужина. Тим, Скип и я сидели в ряд перед драконьим загоном и курили одну трубку на троих.

— Как это? — не понял Тим.

— Изменилось. Сколько времени прошло с тех пор, как мы покинули драконий остров?

— Две недели, — ответил Тим.

— Не дури.

— Несколько недель — не знаю, — скривился я. На самом деле я уже потерял счет времени. — Больше двух.

— Меня не спрашивайте, — принялся оправдываться Тим. — Я даже не знаю, где мы находимся. Такая жара стоит. Мне все равно. Я тут не самый умный.

— Намного больше двух недель.

— Об этом и речь, — сказал Скип. — Время ведет себя странно.

— Это от жары, предположил я.

— Есть вопрос. — Скип передал мне трубку. — Как будешь согревать Бинго, когда попадем в холодные широты?

— Если честно, еще не думал. Дэн знает.

— Думаешь, он спит?

— Сложно сказать. Хитрый черт.

— Он не спит, — заявил Скип.

— Ну конечно. Ты у нас все знаешь.

Скип не обратил внимания на сарказм Тима:

— Все началось, когда мы отчалили от острова. Мы стали жить по драконьему времени.

Как ни странно, я отлично понимал, что имеет в виду Скип. Он был прав, что-то действительно изменилось, будто воздух вокруг стал другим. Я пытался нащупать что-то у себя в голове и думал, что это происходит только со мной, но, когда Скип высказал свою мысль, подозрение переросло в уверенность, и я испугался.

Той ночью мне снился дом. Там были Ишбель с матушкой, парни и девушки из «Матроса», рыжая Джейн со своими товарками, и мы все шли к реке, а потом все закончилось бешеным закатом, каких никогда не бывает на берегах Темзы, закатом в алых и фиолетовых тонах, в драконьем времени. Меня разбудили крики на палубе. На море началась качка. «Не вовремя», — подумал я и снова заснул. Позже выяснилось, что Скип опять принялся за старое: Рейни нашел его крепко спящим у драконьего загона, растолкал его, обозвал ублюдком и выродком и выгнал на бак нести вахту.

Наутро мы вышли в открытый океан, и погода переменилась. Тяжелый воздух по-прежнему звенел от жары, с запада шла буря. Видно было, что приближается шквал. Что мне нравится на море — можно увидеть погоду издалека. Словно смотришь в будущее. Капитан Проктор скомандовал: «Убрать паруса!» — и мы забегали по палубе, пытаясь развернуть корабль и направить его прямым курсом. Я поспешил накрыть драконий загон брезентом, Габриэль стоял у штурвала, но приказ запоздал, и даже этот бывалый рулевой не сумел развернуть судно вовремя, так что ветер настиг нас сбоку; все вдруг смешалось, птицы и ветер кричали что есть мочи, выворачивая наизнанку свои дьявольские глотки, снасти ломались, паруса трещали по швам, мачты скрипели, и даже грот-мачта взывала о милосердии. Внутренности у меня собрались в комок и подкатили к самому горлу. Палуба накренилась, мы попадали, и я покатился, хватаясь за что попало. Голос мистера Рейни перекрывал наши вопли, а ледяные волны перекатывались через борт с подветренной стороны. Казалось, еще немного — и все полетят за борт. «Тонем, тонем, — подумал я, — слишком низко идем, не подняться, Господи Исусе, пожалуйста!» Подветренный борт касался поверхности волн, шторм достигал затянутого тучами, разбухшего неба.

Я бежал, все бежали. Понятия не имею, что я делал. Вдруг увидел, как Мартин Ханна тянет канат, подумал, что ему нужна помощь, и принялся тянуть вместе с ним.

Наконец нам удалось поднять борт и развернуть судно. Оно помчалось по волнам, обогнав шторм.

— Молодец, Джаф, — похвалил Мартин Ханна, еле переводя дух.

Я едва знал его: высокий спокойный парень, склонный к полноте, с задумчивой улыбкой. Порой мне чудилось в нем что-то угрожающее.

— Ты тоже молодец, — отозвался я.

И вдруг крик: «Кит! Кит!»

Что за нелепость! Даже в такой ситуации капитан Проктор умудрился залезть на квартердек и орал что есть мочи:

— Свистать всех вниз! Поднять грот! Габриэль! Руль под ветер — поставить брамсели — расчистить шлюпки…

Пришлось вытаскивать запасную шлюпку с кормы. Начался дождь, волны стояли высоко. Но в такие моменты думать некогда, просто исполняешь приказы. Вскоре загремели снасти, шлюпка с плеском ударилась о воду, замелькали длинные весла. Мы зарывались носом в воду и снова выныривали. Уши болели, кожу саднило от соли, брызги слепили глаза. Ветер задувал слезы обратно. В тот день ни одного кита мы так и не поймали, только потеряли еще одну лодку. Вот и итог: два вельбота в минусе и тучи в небе — точно драконы. А настоящего дракона прижало к палубе, и он смотрел на все это безумие глазами, исполненными тайного знания, выпуская из пасти тягучую нить зеленоватой слизи, пока вокруг бушевал ад.

Я привалился к Джону Копперу.

— Господи, — во взгляде у него сквозило отчаяние, — боже ты мой. Вот бы вернуться в наш славный Гулль.

Умей я сочинять, написал бы песню: «Я хотел бы вернуться…» Многие матросские песни именно так и начинаются. «Я хотел бы вернуться на Рэтклиффский путь, Рэтклиффский путь за морями…» Не знаю, как бы я выразил все это… Что именно я сказал бы в своей самой задушевной песне? Про Рэтклифф-хайвей немало хороших песен сложено, но они все не мои. В те дни, когда бешеный ветер завывал, заливая нас взбесившимися потоками воды, и нам приходилось привязывать себя на ночь к койкам, я пытался сочинить эту песню, но получались только небольшие отрывки: