— Ну, прощай, — равнодушно бросила Чуб, глядя на него обиженными глазами, категорически отказывающимися принять гордый и независимый вид.

— Давай пересечемся ближе к вечеру, — улыбнулся он ей.

Жгут ослаб.

— Когда? — воспряла духом Даша.

— Не знаешь, что здесь сегодня такое будет? — указал рыжий на купальские костры, окружавшие украшенное лентами сухое дерево и чучело в черной рясе.

— Купала. Праздник. Это я придумала! — не преминула похвастаться Землепотрясная.

— А я думал, ты моложе минимум лет на пятьсот! — поддел ее он. — А это еще че? — кивнул кавалер на Краду с куклой.

— Чучело Инквизиции! Наш ответ Чемберлену! Раньше на Купалу ведьму Марену сжигали, а мы инквизитора. За то, что сжигал ведьм!

— Креативно, — поощрительно хмыкнул он. — Только они сжигали не Марину, а смерть.

— Марену.

— Один черт. Но пока горит Марина, смерти нету.

— Че?

— Может, у костра и встретимся? Когда начало?

— В десять. Только я ведь здесь больше не работаю…

— Ничего, я тебе билет куплю! — весело пообещал он. — А ты змею мою носишь?

— Конечно! — ткнула она пальцем в проволочную растительность на своей шее. — Я вообще ее никогда снимать не буду! — экспансивно поклялась Даша Чуб.

— Точно?

— Да.

— Значит, увидимся на шабаше?

— О'кей. У входа. В полдвенадцатого. Раньше тут ничего интересного не начнется!

Рыжий кавалер кивнул и, послав Чуб многообещающий воздушный поцелуй, зашагал прочь.

«Мама родная…

Он шел слишком быстро, он был уже у ворот в клуб.

…нас же пригласили сегодня на шабаш!!!»

— Подожди! — заорала она. — Я не могу! Ян!

Она рванула за ним и, покачнувшись, свалилась с двухколесной «солнечной колесницы». Упала на четвереньки на песок. Вскочила и побежала снова. Но когда Чуб домчалась до двух поддерживающих железную калитку резных столбов, на дороге уже не было никого.

В дверях магазина «Сафо» Екатерину Дображанскую догнала встревоженная продавщица с Катиным костюмом в руках:

— Женщина, вы забыли в примерочной.

Женщина обернулась. На ней было белое платье — простое и казавшееся вызывающим в сочетании с иссиня-черными, озверевшими волосами, выпущенными на волю из тугого узла.

— Я не забыла — я оставила. Он мне больше не нужен.

У женщины были летящие к вискам брови, а в темных, без дна, глазах таилась такая сила, что, соприкоснувшись с ней взглядом, продавщица вдруг головокружительно поверила: «В этой жизни возможно все!», даже не пытаясь осознать, что «все», ибо «все» было именно «всем» и включало в себя столь бесконечно много, что это можно было перечислять до скончания лет.

Она просто замерла, глядя на удаляющуюся гордую спину, и подумала: «Какая женщина! Какая женщина…» — вовсе без зависти, поскольку, во-первых, бывает на свете красота, завидовать которой просто нереально, остается изумленно качать головой: бывает же такое! А во-вторых, потому, что драгоценный по цене костюм, купленный в их же магазине всего две недели назад, был в аккурат продавщициного размера и ничто не мешало ей поставить в конце «я оставила» не точку, а многозначительное многоточие, подразумевающее: «вам».

«Какая женщина! — подумала та в третий раз. — Она как… Как…» — Она так и не смогла придумать, как что.

Водитель Гена стоял у машины, взволнованно докуривая сморщенный бычок. Бычок упал. Гена нервно и недоверчиво вытянул шею, пытаясь поверить в реальность происходящего.

— Что, не похожа? — усмехнулась Катя, зная: тот жестоко отучен заговаривать первым.

— Не-е, — ошалело протянул он.

Она была не похожа еще с утра, и стала совсем не похожа, когда вышла из дома № 1, с тяжелым пакетом в руках, бутылкой кока-колы под мышкой и безмятежным, жмурящимся счастьем на лице — такие лица бывают у людей, сидящих в шезлонге на пляже, где-то далеко-далеко от своей настоящей жизни, и безмятежно щурящихся на искрящийся солнцем океан.

— У меня тут велосипеды, — напомнил он ей, заранее горбясь в предчувствии очередного втыка.

— Велосипеды? — легко отреагировала Екатерина Михайловна. — Они мне больше не нужны. Оставь в подъезде… Не нужно, — пресекла она попытку принять из ее рук увесистый пакет. — Я сама.

Его монолитная хозяйка распалась на не стыкующиеся между собой фрагменты: привычные губы, отдающие совсем не привычные указания, привычный костюм, изгибающийся в непривычно мягких движениях, привычные, непривычно нежные черты. И вновь сложилась воедино в совершенно новую и совершенно не Екатерину Михайловну — выкованную из черного металла и начиненную гремучей смесью женщину, вокруг которой словно пролегало заминированное поле.