Я протискивался сквозь толпу, то и дело бормоча извинения; заглядывал через ряды, бестактно вглядываясь в лица прохожих; вытягивая шею, смотрел поверх голов — но Проворного нигде не было.

— Ты покупаешь или нет? — раздраженно крикнул мне один из торговцев, высунувшись из-за клеток с крякающими утками.

— Я ищу парня.

Он повертел головой вокруг.

— Да ты, брат, не туда попал! Тебе надо на невольничий рынок!

— Нет, ты меня не так понял!..

— Ах вон оно что!.. — протянул он с явной неприязнью. — Тогда хоть не орал бы об этом в открытую. Разве не знаешь, что за такие штучки заживо сжигают на костре?

— Нет же! Я вовсе не хочу…

— Ты не хочешь купить утку, а остальное меня не волнует. Поэтому вали отсюда, покуда я не позвал стражу!

Вскоре я и сам отказался от затеи выспрашивать у занятых, увлеченных торгом людей о Проворном — ведь его имя почти никому ни о чем не говорило, а любые описания вызывали только подозрительные взгляды и брань, подобную той, какой меня окатил торговец утками. Но я все же решил добраться до невольничьих рядов. Я знал, что они находятся ближе к одним из ворот, поэтому решил обойти их все, хотя у меня уже не было ни уверенности, ни сил и я все больше склонялся к тому, чтобы вернуться к дому торговца в Почтлане.

Оказавшись в этой мрачной и угрюмой части рынка, я понял, что совершил ошибку.

В жизни мне повезло больше, чем другим. Меня никогда не заковывали в колодки и не выставляли разряженного в пух и прах перед покупателями. Я не попадал на рынок в качестве военного трофея и не был обращен в рабство в наказание за преступление или за долги. Я отказался от свободы добровольно и тем самым избежал самой унизительной рабской участи. На тот момент у меня имелось целых четыре свидетеля, готовых подтвердить законность предстоящей сделки. Очень немногие из людей, подыскивая раба, пытались заглянуть ко мне в рот или пощупать мои руки и ноги, большинство из них с первого взгляда определяли, что работник из меня никудышный, и обращались со мной соответственно. Слуга, купивший меня для главного министра, подыскивал на рынке человека, способного выполнять обязанности секретаря, поэтому его нисколько не озаботил мой чуточку туманный взор, хилая комплекция и дыхание, отдававшее запахом перегара. Все это он, по-видимому, приписал к общей нервозности моей натуры.

Разумеется, положение раба отнюдь не радовало меня, но все могло сложиться и куда как хуже. Вот почему сейчас мне было так тяжело видеть этих людей, вытанцовывающих под барабан перед покупателями. Я смотрел на них и гадал, что скрывается за этими унылыми взорами, не прячутся ли в этих потухших глазах те же чувства, которые когда-то испытывал я, — горькая смесь ненависти и жалости к самому себе, страх за свое будущее и злоба на прошлое. Я пытался представить себе ту цепь безжалостных обстоятельств — нищеты, невзгод или простого невезения, — что привели этих несчастных в столь мрачное место.

— Могу чем-нибудь помочь? — спросил меня один из продавцов — здесь они заметно отличались учтивостью, что в общем-то было и неудивительно — ведь товар-то они предлагали дороже, чем на остальном рынке.

— Да я, знаете ли, ищу… — Тут я умолк, памятуя о брани, которую вызывал своими вопросами в других местах. Поэтому я попробовал зайти с другой стороны и объяснил так: — Я ищу вдову одного торговца по имени Лилия. Ее может сопровождать молодой парень.

Работорговец нахмурился:

— Лилия? Постой-ка, извини. — Он прикрикнул на своих рабов, велев им выстроиться в ровную линейку, потом снова повернулся ко мне: — Лилию я знаю. Она дочь Доброго, вдова Шипопоки, так ведь? Это не ее ли сынок устроил всю эту суматоху на празднике Поднятых Знамен, когда его омовенный раб сиганул вниз с Большой Пирамиды?

— Он самый, — грустно ответил я, гадая про себя, остался ли в Мехико хоть один человек, не слышавший об этой истории.

— Но здесь-то ты ее вряд ли найдешь. Их семья рабами не интересуется — все больше перьями и предметами роскоши. К ювелирам ходил? — Он посмотрел в сторону ювелирных рядов, туда, где на солнце сверкали их драгоценные товары. — Попробуй-ка поискать их там. В том месте уж точно про нее все знают, даже если ее сегодня и не было на рынке.

Я бросился к ювелирам чуть ли не бегом и вскоре уже бродил вдоль расстеленных рядами циновок с золотом, серебром, янтарем, жадеитом, бирюзой, изумрудами и роскошными перьями. Наряду с камнями там лежали и украшения — браслеты, подвески, серьги, губные пластины, металлические блюда и даже просто золотой порошок, насыпанный в длинные полости перьев. Перья продавались и по отдельности, и в виде искусно выполненных мозаичных панно, собранные в роскошные и величественные головные уборы.

Я остановился перед перьями — именно здесь больше всего знали о Лилии. Перья экзотических птиц доставлялись к нам с юга, из таких мест, как Соконуско, где семья разыскиваемой мною женщины имела свои интересы.

Да и пройти мимо них казалось невозможно — так и тянуло полюбоваться на эту красоту. Прямо в самом центре передо мной лежал ритуальный щит — кожаный диск, выложенный синими и красными перьями, изображающими водяное чудовище Ауицотля, чьи клыки, когти и чешуя сверкали золотом. На соседней циновке красовались многочисленные пучки алых перьев — точно такие же я видел совсем недавно на спортивных трибунах, только эти были посвежее. Яркие и сочные, они блестели на солнце, шевелились на ветру и выглядели совсем как на живой птице.