Павел Тихонович, как звали хозяина, Любе нравился. Был он спокойный, некапризный, ел, что дают, кстати, Люба в свое время научилась вполне прилично готовить, так что не стыдно было стол накрыть. Уборка квартиры тоже не доставляла Любе особых хлопот, у Глафиры Сергеевны все было в полном порядке, так что следовало только поддерживать чистоту.

Хозяин обычно сидел у себя в кабинете, что-то писал или работал за компьютером. Или читал в гостиной, накрыв парализованные ноги пледом. Инвалидное кресло у него было дорогое, импортное, само ездило по квартире с тихим жужжанием и управлялось легким нажатием кнопки. Вообще в квартире все было устроено так, чтобы хозяин сам мог без чьей бы то ни было помощи перекладываться из кресла в кровать и выполнять разные необходимые процедуры.

Итак, хозяин оказался вменяемый, с Энджи у Любы сразу же возникла взаимная симпатия, собака вообще оказалась очень послушной и совершенно неагрессивной, на прогулке никогда не убегала и не рычала на людей и кошек.

Единственное, что хозяин требовал неукоснительно, – это запирать двери и никого не впускать в дом. Двери вообще у него были очень дорогие, бронированные, замки какие-то сложные, иностранные, ключей он Любе никогда не давал, открывал сам по звонку домофона. Домофон был не простой, а видео, хозяин сначала долго рассматривал Любу через монитор, убеждался, что рядом с ней никого нет, и только тогда нажимал кнопку. И над дверью у него тоже висела камера, и Любе запрещалось открывать дверь на звонки. Хозяин сам долго рассматривал нежданного посетителя и разговаривал с ним через дверь. Впрочем, посетители бывали у него крайне редко – за две недели, что Люба работала у Павла Тихоновича, такое случилось всего два раза: зашел телефонный мастер, чтобы проверить провод, идущий из квартиры снизу, а также позвонила невесть как просочившаяся в подъезд тетка, жаждущая обратить всех людей в свою непонятную веру и всучить красочные и совершенно бесполезные брошюры.

Тетке дверь не открыли, а за все время работы телефонного мастера хозяин сидел в коридоре и держал руки под пледом, так что Любе закралась даже в голову безумная мысль – не оружие ли он там прячет.

Глафира Сергеевна прислала известие, что дочка родила с осложнениями и что она пробудет у нее не меньше месяца. Хозяин принял это известие без внешнего недовольства, из чего Люба сделала вывод, что она его вполне устраивает.

И вот, когда она как-то утром пришла на работу, то заметила во дворе необычайное оживление. Соседки роились возле подъезда – день был воскресный, никто не торопился на работу. Любу узнали, несмотря на то что хозяин в свое время велел ей не вступать ни в какие разговоры с дворовой общественностью, не рассказывать, что есть в квартире, не описывать распорядок дня ее владельца, просто проходить мимо, едва кивнув.

Люба в точности выполняла эти инструкции, но от людей, как известно, ничего не скроешь, весь двор уже был в курсе, что Глафира уехала, а Люба заступила на ее место экономки. Хорошо еще досужие сплетницы не сосватали ее с хозяином, видно, просто времени у них не хватило!

Павла Тихоновича нашли утром, объяснили Любе. Соседка в семь утра шла на дежурство и увидела, что дверь в его квартиру открыта. Сам хозяин лежал на пороге. Приехавшая «Скорая» констатировала смерть. «Обширный инфаркт», – сказала полная, измученная тяжелой ночью докторица. Очевидно, больной почувствовал себя плохо и пытался позвать на помощь, для того и дверь открыл. Но не успел, прихватило его на пороге.

К приходу Любы хозяина уже увезли, дверь опечатали, собаки в квартире не нашли, очевидно, убежала ночью.

Люба покрутилась немного во дворе, да и пошла домой. Ключей от хозяйской квартиры у нее не было, да и что там делать, когда хозяин умер, теперь уж уборка не нужна. И собака пропала, так что гулять с ней не надо. Да еще и соседки стали внимательно к Любе присматриваться, поминали участкового, сказали, что хотя смерть и признали естественной и расследования не будет, однако бумаги участковый должен оформить.

– А я как представила, что меня расспрашивать станут, так и перетрусила, – признавалась мне сейчас Люба. – Сама посуди: устроилась я к Павлу Тихоновичу считай что с улицы, а если пойдут в парикмахерскую, то мне там такую характеристику дадут – мама, не горюй! И как я буду в милиции выглядеть? Ни жилья, ни работы, с мужем развожусь, да и он еще распишет меня такими красками, уж постарается. И станут меня таскать, подозревать начнут, что я нарочно хозяина до инфаркта довела, чтобы квартиру ограбить…

– Да уж, вполне возможен был такой вариант… – признала я.

– Короче, рванула я из того двора, не оглядываясь, – призналась Люба. – Квартала три отмахала, и вдруг – кто-то мне влажным носом в руку тычется… Смотрю, а это Энджи. Несчастная такая, глаза больные. Жмется ко мне, руки лижет, рада, что знакомого человека встретила. Ну, я подхватила ее за ошейник и домой повела, так и стали мы с ней вместе жить…

Анджелина Джоли подняла голову и взглядом подтвердила мне, что все правда, все так и было, и что она теперь с Любой никогда не расстанется. А если кто-то захочет причинить Любе вред, то будет иметь дело лично с ней, с Анджелиной Джоли.

И в конце этой немой тирады Энджи приподняла верхнюю губу и показала мне большие белые клыки. Не такие, как у Бонни, но все же очень впечатляющие.

– Ладно-ладно, – я потрепала ее за ушами, – развоевалась тут… Никто твою хозяйку не тронет…

Энджи пошевелила ушами, вывернулась из-под моей руки и вдруг стрелой метнулась на балкон. То есть хотела туда попасть, потому что балконная дверь была закрыта. Энджи встала на нее лапами и умоляюще поглядела на Любу.

– Да иду уж! – проворчала та и открыла дверь.