– был равнодушен к "своей" дочери.

Чем больше девочка становилась человечком, тем явственнее проступали в ее личике зловредные митькины черты: его нос, глаза, рот, волосы... Ну и крепкая же у этого поганца порода, думал Анатолий, рассматривая девочку, и злился, злился, до одури.

А тут еще эта хитрожопая дура-теща: как увидит, что он смотрит на девочку, так и начинает сусально сюсюкать: ой, Толичек

(был Толиком, теперь в ранге повысила - стал ТОЛИЧЕКОМ, недобро

усмехался Анатолий), смотришь на Жаночку? Вылитый папка! Ну, все

твое: и носок, и роток, и глазыньки!..

Анатолию очень хотелось треснуть тяжелым предметом ее по голове,- еле сдерживался.

И однажды понял, что больше ни дня не сможет провести здесь,кого-нибудь грохнет и присядет лет на десять-пятнадцать.

Он поспешил с кооперативом. Дал взятку. Деньги понадобились немалые, но у него они были. Мебель он из загранки привез, все хозяйственные причиндалы - тоже.

Этим ничего не оставит. Пусть их Митька обеспечивает.

И съехал.

Вот таково было состояние дел в семье у Риточки.

Она звонила Мите не для того, чтобы он пришел сюда и остался насовсем. Она знала, что это невозможно. Да и что бы он дал ей, останься у нее в семье? Шиш с маком!
– Вот что бы он дал. И еще его семейка бы Рите понаддала! Она хотела переспать с ним, чтобы он остался ее любовником и Анечка узнала бы, кто ее папа.

Поэтому спаивала Рита Митю. И вообще, у нее опять начались нервные срывы: мужчин не было. Не то, чтоб за ней уж никто не ухлестывал, нет! Начинали, но увидев ее психованность, нерв

ность, да еще подергивания...
– сбегали, потому что в основном

это мужики были простые и таких женщин пугались.

Анечку Раиса утащили спать, заставив поцеловать "папу" или "дядю", но та ни того, ни другого целовать не хотела и смотрела на Митю каким-то взросло злым взглядом, - будто что-то понимала и этого папу-дядю уже ненавидела.

Этот взгляд дочери отрезвил Митю. И когда Раиса, притворно потягиваясь, заявила, что надо хотя б проведать забойщиков,

ушла, Митя поднялся и тоже притворно нехотя сказал: Ритуля, я

побежал, мне все же не в двенадцать ночи домой появляться! Бегу.

Буду скоро, но не очень. Надо слетать к маме, она ждет. После приезда - заскочу, теперь адрес знаю.

Его еще мучала мысль об Анатолии, но он не спрашивал. И о звонке Вере, - но время было уже не для звонка на работу... Молодец он, что дал ей ключ, но ведь она такая!
– Не войдет без

него... Хорошо бы вошла. Он открывает дверь, а там - Вера, любимая Вера!

Но Риточка безапелляционно заявила: сначала мы трахнемся, а потом беги, куда хочешь, - к тестю, теще, хоть к е.... матери!

И стала быстро раздеваться. Митя почувствовал себя полным идиотом, когда она, бросив на тахту простыню, разлеглась голая,

совершенно бесстыдно.

Она и впрямь пополнела и это ей шло, и фигурка у нее была не из плохих, - все это Митя отметил, но! Трахаться? Он же любит Веру?!

И он одетый сидел и тупо смотрел на Риточку, а та уже в томлении извивалась как кошка, которой немедленно нужен кот.

Митя цинично и спокойно подумал, что проще трахнуть ее и освободиться, чем начинать разговоры-переговоры, которые закончатся истерикой.

Он вздохнул и стал раздеваться. По мере того, как он снимал части одежды, он ощутил сначала некоторое, потом более сильное... а когда остался безо всего, - возбуждение, - чисто от женского молодого тела, к которому уже хотелось прикоснуться.

Митя свершил действие вполне хорошо, не наспех, - Риточка с ее страстями раскачала его, - и они кончили в полной гармонии.

И тут он испугался: что за дурак! Неужели нельзя было предохраниться! Забыл! Трахальщик чертов! А если она родит еще?

Риточка будто прочла его мысли, усмехнулась, щелкнула его смешливо по чувствительному месту и сказала: не бойся, я вставила пружинку. Думаешь мне охота рожать безотцовщину?

И все-таки!
– Зарыдала.

Ему пришлось утешать ее. Но чем он мог утешить? Надеждами? Не мог и не хотел.

Оставалось единственное средство, которое он и применил снова. Риточка кажется немного

успокоилась, хотя сказала, - останься. Все равно уже двенадцатый... Чего-нибудь наврешь, в вытрезвиловке побывал, или еще что... Он, может быть, уже бы и остался... Но мысль о Вере, которая одиноко бродит в чужой квартире, травила как ядом.