Наделение Игоря и Ольги славянскими, а Изяслава и двух Мстиславов скандинавскими именами само по себе мало что меняет, но помогает отрешиться от безоговорочной веры сказкам ПВЛ и взглянуть другими глазами на события того времени.

Поднепровье наверняка в той или иной степени входило в сферу интересов и активности начальной руси. Родившись в Крыму в начале IX века, она поначалу ограничивала свою деятельность Крымом и его ближайшими окрестностями, в число которых не могло не войти соседнее Поднепровье. К началу X века начальная русь достигла такого уровня влияния на Черном море, что смогла заключить равноправный договор 911 года с Византией. Луже через год-другой мы ее видим на Каспии разоряющей его западное побережье от Дербента до устья Куры. Согласно аль-Масуди, флот руси поднялся от Керченского пролива вверх по Дону и с позволения хазарского кагана, которому была обещана половина добычи, переволокся на Волгу. Несмотря на неудачу похода 912–913 годов русь прижилась на Волге и начала активное освоение «великой русской реки» и пути «из варяг в хазары», который и прежде не был ей совсем незнаком. Не исключено, что именно по нему прошли в Крым те скандинавы, которые стали прародителями крымской руси на крымско-готском субстрате. Более того, поход 912–913 годов на Каспий тоже мог быть спровоцирован скандинавами, время от времени появлявшимися на пути «из варяг в хазары» и подпитывавшими пассионарными контингентами крымскую русь. Вследствие такой подпитки освоение русью Поволжья шло настолько успешно, что через какой-нибудь десяток лет Ибн Фадлан, встретившись с живыми представителями руси в Волжской Булгарии, уже посчитал русь местным приволжским народом.

Очередным пассионарным толчком для крымской руси могла стать в конце 30-х годов X века инъекция скандинавов во главе с Игорем, на сей раз сильно разбавленных приильменскими славянами. Этот толчок, подкрепленный изрядной пришедшей с севера военной силой, подвигнул крымскую русь на авантюрное нападение на Самкерц, повлекшее за собой войну с Хазарским каганатом, а затем и Византией. Все это кончилось катастрофическим разгромом, разбродом и по существу концом крымской руси. Одна ее часть, как мы уже видели, в районе 940 года ушла в поисках нового места обитания в Моравию с каким-то ольгом, известным нам из чешских хроник как Олег Моравский. Другая часть попыталась закрепиться в Закавказье, выбрав для этого столицу Аррана город Бердаа.

Историки с удивлением отмечали в качестве отличительной особенности того предприятия 943–945 годов то, что на сей раз русь не совершала очередное грабительское нападение, как повсеместно делала это раньше, а пришла в Бердаа с мирными намерениями осесть там навсегда. Правда, осесть и править. Но на таких условиях мирно договориться с местным мусульманским населением не удалось, и в итоге на новом поприще русь потерпела полную неудачу. Однако сам факт симптоматичен. Внутри руси уже вызрело понимание того, что стать властелинами какого-либо, пусть даже небольшого, государственного образования, такого, например, как закавказский Арран, гораздо удобнее, чем продолжать жить грабежом и разбоем. Еще бы! Те же или даже ббльшие блага можно получать на регулярной основе с гораздо меньшими хлопотами и опасностями. Надо полагать, действенным стимулом к такому пониманию стала эволюция западного викинга, давшего живые примеры Хроль-ва Пешехода, Харальда Синезубого и подобных им норманнских конунгов, превратившихся в герцогов и королей.

Как и всякому новому, этому вызревавшему и проникавшему в сознание все большего числа варягов руси пониманию приходилось преодолевать сопротивление тех, кто продолжал держаться старых традиций, верований и образа жизни. Отчаянную попытку возродить Крымскую Русь и связанные с ней старые традиции варяжества начальной руси предпринял Святослав — последний каган-варяг рода русского. Но его болгарское фиаско окончательно поставило крест не только на Крымской Руси, но и на самой идее русского варяжества. Уже следующее поколение каганов рода русского предстает пред нами типичными правителями средневековых государств. Это справедливо даже в отношении рудимента Крымской Руси — Тмутараканского княжества [84] и его правителя Мстислава Удалого. Более других детей унаследовавший от своего отца (деда по версии ПВЛ) Святослава варяжский дух и авантюристичный характер, он тоже большую часть жизни провел в походах и сражениях. Но это уже не лихие разбойничьи рейды, не безрассудная месть и не битвы ради самих битв. Мстислав предстает перед нами в первую очередь как средневековый удельный князь, военные акции которого имеют вполне прагматическую цель расширения своих владений. Поэтому за Мстиславом не числится ни рейдов на Константинополь, ни походов в Болгарию или Моравию. Жертвами его военной активности становились только ближайшие соседи — касоги, арранцы и, наконец, приднепровские северяне.

Если русь начала X века уже могла совершать рейды на Каспий по Дону и Волге, то логично предположить, что тем более не остались без ее внимания реки бассейна Черного моря. В первую очередь соседние с Крымом Дон и Днепр. Действительно, самые ранние найденные в Поднепровье византийские монеты отчеканены императором Михаилом III, время правления которого (842–867) всего на одно-два десятилетия отстоит от отмеченного Вертинскими анналами появления начальной руси в Европе. С другой стороны, археологически установлено, что самые ранние скандинавские следы в Киеве появляются только на рубеже IX–X веков. Делая выбор в рамках альтернативы, оставлены ли эти следы собственно скандинавами, спустившимися по Днепру с его верховьев из Гнездова, или начальной русью, поднявшейся вверх по Днепру из Черного моря, предпочтение безусловно следует отдать скандинавам. В их пользу говорят два соображения.

Во-первых, только что затронутый нами временной фактор. Начальная русь должна была бы появиться в Среднем Поднепровье и наследить там не в начале десятого, а никак не позже середины девятого века. С другой стороны, скандинавская экспансия на юг по путям «из варяг в хазары» и «из варяг в греки» археологически прослеживается как вполне последовательная. Она началась из Старой Ладоги в устье Волхова в первой половине IX века, к его середине скандинавы обосновались на верхней Волге и Рюриковом городище у истоков Волхова, во второй половине века они уже обжились в Гнездове в верховьях Днепра. Так что вполне естественным выглядит их появление в среднем течении Днепра и Киеве на рубеже следующего века. Ни раньше, ни позже.

Во-вторых, можно ли вообще соотносить «скандинавские следы» с крымской русью рубежа IX и X веков? Вряд ли у этой руси оставалось что-либо скандинавское кроме германского языка и приверженности мореходству как основе их варяжского, то есть купеческо-пиратского существования. Во всех доступных археологическому наблюдению бытовых аспектах начальная русь была уже народом не скандинавским, а причерноморским. Это хорошо видно из описания руси Ибн Фадланом и наглядно проявилось в написанном Львом Диаконом «портрете» Святослава.

Итак, следует ожидать, что начальная крымская русь посещала Среднее Поднепровье примерно с середины IX века. Не исключено, что именно ей мы обязаны византийскими монетами Михаила III в киевской земле. Также вероятно, что она имела в Среднем Поднепровье свои торговые фактории. Например, в Вышгороде и Шестовицах. Но все же не Поднепровье было объектом ее интересов в IX веке. Тогда молодой руси — народу, порожденному скандинавскими викингами и все еще до мозга костей варяжскому, — вполне хватало акватории Черного моря. Начав с Крыма и ближайших к нему черноморских берегов, по мере мужания и самоутверждения начальная русь быстро расширяла географию своих пиратских набегов в акватории Черного моря и завершила первый этап этого расширения знаменитой атакой на Константинополь 860 года. Следующий этап экспансии руси знаменуется неожиданным ее появлением на Каспии, где она уже четыре года спустя начала терзать хазарский каганат и арабский халифат. То есть объектами интереса начальной руси быстро стали крупные приморские государства, даже правильнее сказать — империи, с развитой морской торговлей и богатыми портовыми городами, куда можно было легко доплыть и где можно было хорошо поживиться. Бедное Среднее Поднепровье за труднопроходимыми порогами под эти критерии никак не подпадало.