А потом огромный хоровод — в нем участвовали пять тысяч человек, сто музыкантов играли на гайдах... Мы были готовы смотреть и слушать еще и еще... Июль. Солнце. Счастливое фестивальное лето.

На этом месте можно было бы поставить точку. Но рано. Слово декану заочного факультета Кузбасского политехнического института Вячеславу Прохоровичу Орлову. Это строки из его письма.

«У меня есть памятная фотография. Мы вдвоем с Иво. В обнимку, как братья. Да он и есть мой брат. Я вырос один с матерью. Отец погиб на фронте в 1942 году. И теперь я рад, что у меня такой большой друг, будто кровный брат. Когда мы были в Болгарии, то нам часто задавали вопрос: братья ли мы? Мы отвечали—да. И оба радовались этому. За это время мы лучше узнали друг друга, еще больше подружились.

Многое изменилось со времени нашего знакомства, но не изменились наши отношения. С годами дружба стала крепче, а что может быть дороже проверенной десятилетиями дружбы?»

В. Привалов

София — Москва

Тихо плещет вода в бревна плота. Мы медленно плывем по реке. Берег близко, и хорошо видны плетни огородов, серые прокопченные баньки, крепкие избы. С мостков старушка полощет белье. Заметив нас, крикнула:

— Откуда плот-от гоните?

— Из Варнавино в Козьму, на Волгу! — отвечает ей наш бригадир.

И снова тихо, будто никто не спрашивал и никто не отвечал. Только плещется вода.

Ветлуга «кормится» лесом. Издавна. В очерке «С Ветлуги» беллетрист А. А. Потехин сто двадцать лет назад писал:

«Весной, как только открывается лед и разливается полая вода, вся Ветлуга покрывается почти сплошь плотами однорядными, двурядными, грузовыми, из которых последние доходят длиною до 120 сажень. В то же время спускаются и громадные суда-беляны, похожие больше на плавучие острова, нежели на суда».

И теперь лес рубят всю зиму, а вывозят практически за один месяц весной, в период «большой воды». В дальние рейсы — на устье Волги, на Дон лес везут самоходные баржи. А вот в края поближе до сих пор сплавляют плоты.

Выгодно. Пять-шесть тысяч кубометров леса, на перевозку которого потребовалось бы не меньше трех сухогрузов, тащит один буксировщик.

Наш плот начали готовить еще осенью. Длинные хлысты деревьев, которые привозили с лесосеки, кряжевали на берегу реки — разрезали на бревна нужной длины и связывали проволокой в пучки. Весной горы этих пучков подняла вода. Их буксировали катерами и привязывали к длинным тросам, которые идут от самой главной части плота — небольшой, но прочной площадки из бревен, называемой «маткой». Здесь находятся палатка сплавщиков, два якоря по полторы тонны и три лота — тяжеленные железные чушки. Они нужны для того, чтобы притормаживать плот, не давать течению занести его на мель или ударить в высокий яр. А чтобы поднимать лоты и якори, ставят трактор с лебедкой. Сооружение такой площадки особо ответственное дело. Обычно ее строят еще на льду, но в тот раз неожиданно ранняя весна и начавшийся ледоход сломали все планы. Вода буквально за несколько часов поднялась почти на метр, и недостроенную площадку чуть было не унесло. Пришлось буксировать ее на прежнее место катерами и достраивать уже на воде.

Потом мы получили на дорогу тушенку, макароны, чай и перебрались на плот. Буксировщик «Плотовод-688» натянул трос, наш длинный трехсотметровый, плот дрогнул, заскрипел и медленно, словно нехотя, тронулся с места. А леспромхозовский «маломерный флот» — три рабочих катера, окутываясь сизым дымом, упираясь обшарпанными носами в правый борт плота, начали выталкивать его на стрежень...

Мы плывем. Насыпали припасенной заранее земли на железный лист, брошенный ближе к борту. Это «очаг». Володя Зубарев отрывает от старого ватника лоскут и, окунув его в ведро с соляркой, разводит в «очаге» огонь для чая. Сплавщиков на плоту трое: бригадир Иван Васильевич Чернигин, Александр Чернышев и Владимир Зубарев. Володя идет на плоту впервые. Он — тракторист и должен по команде вытаскивать лебедкой из воды лоты и якори.

Пока идем на одном, самом тяжелом «коневом» лоте. Якорная цепь косо уходит в воду, и, когда лот попадает в яму или цепляет за топляк, плот резко дергается.

— Сомы клюют,— говорит при этом Чернышев. Он человек разговорчивый и веселый.— А ведь хорошо дойдем до Волги,— повернулся он к бригадиру.

Но Иван Васильевич будто ничего не слышит. Он сидит на бруствере — толстом, в два обхвата, поперечном бревне и молчит. Потом тяжело вздыхает и словно самому себе говорит:

— Я вот младшего в армию проводил... Три ночи не спал. Думается...

В леспромхозе Васильич работает на трелевочном тракторе и раньше на плоту плавал трактористом. Мужик он немногословный, уверенный в себе. Когда-то, в конце сороковых годов, прошел срочную службу. Был сержантом, командиром взвода. Бригадирствовать на плоту у него получается легко, без натуги.

— Бакен зацепило. Во-он справа. Давай-ка, Вовка, дуй туда с багром,— говорит вдруг Васильич ровным голосом. И Вовка, прыгая с пучка на пучок, бежит снимать бакен, который наш плот сбил на одном из поворотов.

И снова несет нас Ветлуга. Река она капризная, сегодня здесь мель, завтра быстрина, а петляет от одного яра к другому так, будто хочет кого-то сбить со следа. Наш тяжелый трехсотметровый плот пока еще в эти петли вписывается. Но с трудом... А тальник за плотом расправляет ослепительно белые, словно специально приготовленные для плетения корзин, ветви.

На обрывистых кручах — темно-зеленые огромные ели, выше которых только косяки гусей... Слышим чуфырканье тетеревов в прибрежной чаще. Кусты около берега отливают красной медью, а березки с молодой листвой будто окутаны зеленой прозрачной кисеей. С кручи кричит какая-то пичуга.