Маргарита стояла на пороге, стягивая на груди края расстегнутой вязаной кофты. Из-под них виднелось белье. Волосы у нее были мокрые, с потемневших рыжих прядей капала вода, и женщина машинально ежилась, когда щекочущие капли стекали по шее.

– Неужели моешься? – растерянно спросила Александра. Она давно отвергла идею омовений на своем убогом чердаке, за недостатком воды, а также из-за жестоких сквозняков. В зимнее время это было то же самое, что мыться на улице. За всеми гигиеническими нуждами приходилось обращаться к жившим неподалеку друзьям, в которых, к счастью, недостатка не имелось.

– Согрела воды в чайнике, вымыла голову, – Маргарита снова провела ладонью по слипшимся волосам. – Я простужусь тут на пороге. Что ты хочешь?

Художница отметила, что та говорила уже как полноправная хозяйка предоставленной ей квартиры, как будто к ней заявилась с пустыми разговорами надоедливая соседка. Она не обиделась, но внутренне сжалась. Слова, заготовленные было, примирительные и дружеские, остались не произнесенными. Александра сухо сказала:

– Мне срочно нужно уехать, а наверху остались две ценные картины. Ты не могла бы за ними присмотреть?

– За картинами? – рассмеялась Рита, округлив глаза. Впрочем, удивление было разыграно скверно, Александра видела, что бывшая подруга чувствует неловкость. – Это же не малые дети!

– Баловаться они, конечно, не будут, но их могут украсть, – так же отрывисто, бесстрастно произнесла Александра. – И я никогда за них не расплачусь.

– Да я не отказываюсь! – Посерьезнев, Маргарита отступила на шаг в глубь прихожей. – Сейчас намотаю на голову полотенце и поднимусь.

– Я на пару часов. – Александра протянула ей ключ от мастерской. – Иди туда и запрись. Там много книг… Не знаю, что еще предложить. Плохая из меня хозяйка!

Она хотела сказать о визите адвоката, но отчего-то промолчала. Снова промолчала о важном деле, второй раз за день, в совсем несвойственной ей манере. История, правил которой Александра еще не понимала, уже управляла ее поведением, меняла его неузнаваемо. Она как будто наблюдала за собой со стороны, удивляясь, огорчаясь и негодуя, но сделать ничего не могла.

И тут Маргарита снова удивила ее. Взяв ключ, женщина помедлила секунду, и вдруг, ни слова не говоря, бросилась на шею подруге. Александра ощутила ее дрожь – так дрожит человек, готовый разрыдаться. Но Маргарита сдержалась. Отстранившись, отведя в сторону взгляд, она севшим голосом проговорила:

– Ну договорились, я сейчас же поднимусь.

Александра торопилась и потому не стала спрашивать, чем вызван этот неожиданный сердечный порыв, внезапно вернувший их во времена студенчества, когда не было подруг ближе. Ей показалось, что Маргарита силится выдавить еще что-то, но она не стала дожидаться продолжения. Махнув на прощание, Александра побежала вниз по лестнице.

Оказавшись на улице, она торопливо пошла к метро, иногда переходя на бег. Отчего-то женщина очень спешила, хотя никто ее не подгонял и не ждал. Ей смутно помнилось, что приемные часы в больницах обычно бывают с четырех до шести пополудни. Уже была четверть пятого, а ведь еще надо было добраться до станции метро «Аэропорт», рядом с которой располагалась больница, в которую отвезли Эрделя, – хлопотами жены, обзвонившей в панике всех влиятельных по врачебной части знакомых.

«Даже если успею приехать в часы посещений, врачей конечно уже не будет, разве что дежурные? – Александра, с трудом переводя дух, бегом спустилась в переход метро, едва не упав на скользкой гранитной лестнице. – Какого лешего я ждала до последнего, почему все происходит так поздно, так неправильно, ведь меня наверняка никто сегодня и слушать не будет!»

И все же она не вернулась. Уже в электричке, втиснувшись в набитый вагон, женщина вспомнила, что со вчерашнего вечера не видела свою кошку. Цирцея, взятая с улицы, прижилась у нее всего год назад, но время от времени отправлялась бродяжничать, по старой привычке, томимая жаждой воли и острых ощущений, которую испытывает порой даже совершенно домашнее животное. Тощая черная кошка с пронзительно яркими зелеными глазами была единственным существом, делившим с Александрой одиночество и лишения на чердаке, продуваемом всеми ветрами. Когда кошка исчезала надолго, Александра переживала, как переживала бы за ребенка.

Именно долгим отсутствием Цирцеи она и пыталась объяснить волну тревоги, внезапно поднявшуюся у нее в груди, когда электричка тронулась и, набирая скорость, помчалась в глубину тоннеля. Это было просто, понятно и знакомо. Это не требовало объяснений. И это было совсем не то, что мучило ее и волновало, но сейчас женщина предпочитала думать иначе.

– Нет, к нему не пускают, – повторила медсестра, к которой Александре удалось обратиться со второй попытки. Полная женщина с приятным лицом говорила резко и даже агрессивно. Голос и тон на удивление не вязались с ее внешностью. – Сколько можно об одном и том же?! Нельзя!

– А как увидеться с врачом, который его наблюдает? – не сдавалась Александра.

Женщина посмотрела на нее так, словно услышала нечто оскорбительное:

– С каким еще врачом? Что вы придумываете? Нельзя. И вообще, посторонним…

– Но я родственница. Я… его дочь! – выпалила Александра и сама удивилась, как легко ложь соскользнула с ее языка. Она уже готовилась получить новую порцию категоричных отказов и уйти, однако медсестра неожиданно заинтересовалась:

– Дочь? А тут жена его была утром… Вы что же, ровесницы?