– Я всех наперечет не помню, – дерзко ответил пацан.

Толстяк замахнулся, но мальчишка ловко уклонился.

Шли знакомой дорогой к центру. Слепило солнце, пробиваясь сквозь листву. Кружевная тень лежала на брусчатке. Под ногами щелкали сухие стручки акации. Рябой выудил из кармана горсть семечек и сплевывал шелуху на тротуар. Порыкивая, промчался мотоцикл, обдал вонючим дымом. На Егора навалилась странная апатия, и он безразлично принял новый тычок, заставивший свернуть.

Точно в тумане прошагал мимо магазина. К запертой двери выстроилась молчаливая очередь. Егор скользнул взглядом по лицам, даже не попытавшись найти знакомых.

– Обещали масло выбросить, – сказал рябой. – Моя вчера со склада отоварилась.

Оглянулся толстый, ополовинил у него семечки из ладони.

Егору казалось, что ведут к горсовету, но площадь осталась в стороне. Поплутав по улицам, вышли к серому зданию с колоннами. На фасаде виднелись сбитые не до конца буквы: «…прав…ение… оз…» Конец надписи закрывал зейденский флаг.

Покосившись на белые повязки, часовой пропустил внутрь.

Толстый с Герой ушли, оставив арестованного под дверью кабинета. Рябой толкнул Егора на стул и сам уселся на соседний. Теперь, чтобы добраться до выхода, пришлось бы бежать мимо конвоира. А на крыльце солдат… Егор посмотрел направо. В конце коридора окно с частым переплетом, такое с одного удара не высадишь. Женщина – или девочка, против света не разглядеть, – мыла пол, шумно передвигая ведро. Влажные доски пахли затхлой водой и махоркой. Противно, даже подташнивало. И мысли ворочались такие же гадкие: как глупо вышло… Где мама?.. Откуда им известно про папу?.. Семьи комсостава, писали в газетах, что в Балессе… Его что же, расстреляют?!. Хоть бы Юрка не сунулся в город… Обидно, ничего толком сделать не успел… Приказ отцовский и тот не выполнил, если бы не Грин…

Из одного кабинета в другой прошел офицер. Послышались неразборчиво голоса. Дверь, рядом с которой сидел Егор, тоже несколько раз открывалась и закрывалась.

Апатия не отпускала, хуже того, начало клонить в сон. Расплывались очертания предметов. Звуки доносились глухо, точно из-под воды. «Это нервное», – подумал Егор и тряхнул головой. Натянулся шнурок, зацепившись за ворот, скользнула по груди бирка – нет, каменный полумесяц, бирку он отдал Юрке. Это хорошо, вдруг бы отобрали, а так останется на память… Стоп! Если нет бирки с фамилией, то как узнают, что он действительно сын подполковника? Сонливость как рукой сняло, Егор лихорадочно соображал: документы и фотографии сгорели вместе с домом. Соседи? Да где они теперь, после пожара! А вот кто живет через дорогу? Замшелый дедок, он умер вскоре после их переезда, наследники объявлялись редко. Шумная семья, но их больше занимали собственные склоки. Какие-то старики – выходила сгорбленная бабушка с клюкой. Она и корову под носом не разглядит. И вообще, Егор чаще болтался в лесу, чем возле дома. В интернате никого. Получается, опознавать его – некому! Так, нужно быстренько придумать ложь, объясняющую рубец на спине и незнание того, что происходит в городе. Он сможет, выберется отсюда. Найдет партизан… Сердце на мгновение остановилось и снова застучало – часто-часто. А вдруг ими командует отец? Не успел уйти за линию фронта. Тогда понятно, почему их дом назвали «бандитским».

Егор не заметил, как появился патрульный. Гера ухватил за футболку и вздернул на ноги. Толкнул в открытую дверь.

Приемная. На столе – печатная машинка. На стене плакат с графиком, выхватил мельком: «…прирост урожая». Едва не споткнулся о высокий порог. Яркий свет из незашторенного окна ослепил, и Егор сощурился, чтобы разглядеть лычки на погонах офицера. Гран-обгер, если пересчитать, то майор. Сбоку, у шкафа, застыли толстый и Гера. За маленьким столиком пристроилась пожилая женщина в темном платье.

– Ном? Фамери? – спросил гран-обгер.

Егор понял, но дождался, когда женщина перевела:

– Имя? Фамилия?

– Сержик Ладанавель.

Новый вопрос, сначала на зейденском, потом на пшелесском:

– Ты местный?

Скажешь «да», велят назвать адрес и проверят. Егор мотнул головой:

– Нет, я из Лучевска.

– Как оказался тут?

– Приехал крепость посмотреть, ну, перед самой войной. Пошел, а там стрелять начали. Меня зацепило. Не сильно, смог до шоссе добраться. Деревенские подобрали. Как подлечили, я в город подался, думал, попутку какую до Лучевска найду. Гляжу, пожар был, и нет никого. Зашел. Отыскал бы чего, на базар снес. Продать, еды купить.

– Куда был ранен?

– Под лопатку.

Гера дернул его к себе и задрал футболку, вытянув ткань из-под связанных рук.

– Как называется деревня? У кого ты жил?

Точно куклу, Егора повернули обратно к столу.

– Не скажу. Вы их тоже арестуете, а за что?

Гран-обгер хлопнул ладонью по столу и заорал. Женщина перевела спокойно:

– Ты все врешь. Ты партизан. Твой отец бандит. Ты был ранен возле железной дороги.

Перед глазами вдруг оказалась фотография – толстый выхватил ее откуда-то и сунул в лицо. Егор узнал сразу: увеличенная с военного билета.

– Это – твой отец. Тебя зовут Егор Натадинель.

– Нет! Сержик!

Гран-обгер откинулся на спинку стула и махнул толстому. Тот вышел, толкнув Егора.

Переводчица равнодушно смотрела перед собой. Переминался с ноги на ногу Гера. За окном ослепительно сияло солнце. Виднелись улица и дощатый забор по ту сторону дороги. По забору шла кошка. Егор тронул языком разбитую губу. Как же глупо он попался!

Послышались шаги, толстый рыкнул:

– Встань сюда.

Егор повернул голову – и еле сдержался, чтобы не выдать себя. Талка! Похудевшая, в старых шароварах и блузе с закатанными рукавами – на коже темнели капельки грязной воды. Из-под плотно повязанной косынки не выбивалось ни единой рыжей прядки.

– Знаешь его? – тускло спросила переводчица.

Девочка посмотрела на Егора в упор. Ресницы у нее дрогнули.

– Как его зовут?

«Талка! – беззвучно крикнул Егор. – Ну, ты дочь же офицера!»

– Почему ты молчишь? Разве не узнаешь сына подполковника Натадинеля?

– Нет. Я не была с ним знакома.

Даже дыхание перевести нельзя. «Спасибо, Талка!»

– Врешь! – крикнул гран-обгер по-пшелесски.

Девочка вздрогнула.

Дверь за ее спиной открылась, и через порог шагнула Тамира Вазгуровна. Талкина мать вытирала руки о фартук и испуганно смотрела на дочь.