Из купальни вели две двери. Одна инкрустирована костью, серебром и перламутром, другая – невзрачная, скрытая за ковром. Йорина выбрала вторую. Сразу за ней начинались ступени, взбирающиеся почти вертикально. Мешался подол, острый каблук едва не пропорол ткань. С площадки протянулась мужская рука, и жрица позволила охраннику помочь.

Тут пахло снегом с высоких гор и смолистыми пихтами. Закат вливался в открытую дверь, превращая деревянные стены в розовую плоть с прожилками-венами.

– Госпожа, – нерешительно сказал охранник, когда Йорина шагнула к выходу.

Она помедлила, и тяжелый плащ, подбитый мехом, лег на плечи.

На открытой галерее за нее взялся ветер – рвал подол, трепал волосы. Влажные пряди волос мгновенно стали холодными. Жрица нырнула в дверь и вышла на балкон, тянувшийся над залом с витражными окнами. Когда-то Йорина любила прятаться тут, за широкой балюстрадой. Она садилась на пол и с довольной улыбкой наблюдала, как мечется внизу Эрик, безуспешно пытаясь найти сестру. Впрочем, для него время игр прошло слишком быстро. Вспомнив брата, закусила изнутри щеку. Одно хорошо – мама об этом никогда не узнает.

Йорина остановилась в тени, выбрав место в промежутке между светильниками. День за витражами гас, превращая голубое стекло в темно-синее, розовое – в малиновое. От сквозняка шевелились ворсинки мехового воротника. Высыхая, завивались на висках волосы. Жрица ждала, и вот внизу открылась дверь. Йорина судорожно сжала край плаща.

Вор по имени Дан шел свободно, на его плечи не давило ни присутствие стража, ни долгий день в больнице – а ведь сегодня он обмывал трупы и помогал хоронить тех, о ком не могли позаботиться родные. Йорина думала, что вор откажется. Она была в этом уверена! Приготовила слова, которые бросит ему в лицо. Но вейн честно трудился до заката.

След в след за Даном держался Ойри, воин отменной силы, а самое главное – выдержки. Ни ему, ни сменщикам его, Ури и Аруну, не сказали, в чем повинен чужеземец. Но дураков в Воинском Совете не держали, а парни, несмотря на молодость, входили в третий круг. Как же они проклинали вейна! Для Йорины ненависть пахла так же, как болезни желудка, – кислой рвотой и желчью. Даже тут, на высоте, она чуяла ее отголоски. И тонко, еле уловимо, пробивался сквозь нее другой аромат. Йорина подалась вперед и перегнулась через перила.

Вейн поднял голову.

Жрица смотрела на него. Каменные перила холодили ладони, и ознобом пробирало под сердцем, там, где копилась пустота.

…В тот вечер она снова отказала Оуну – в который раз. Глава Воинского Совета явился не просить, а требовать. Он говорил не о любви – о долге перед народом, и у Йорины подрагивала верхняя губа. Она ли не верна долгу? Она ли не лишилась из-за него брата? Но Оун настаивал, и глаза его лихорадочно блестели. Схватил за руку. Вырываться Йорина не стала, лишь посмотрела холодно, и гигант отступил.

Вернувшись к себе, жрица долго металась по спальне, постукивая каблуками по мозаичному полу. Звук гулко отражался от высокого потолка, его не заглушал водопад, пробивающий несколько этажей насквозь. Если бы она знала… Если бы хоть на мгновение успокоилась и прислушалась… Но гнев на Оуна мешал, перекипая, точно забытое на огне варево.

Когда Йорина ложилась, то была уверена, что не уснет и ночь предстоит долгая, полная досады и смятения. Кто прав? Она? Оун? Глава Совета Старейшин, который и желает, и страшится брака между жрицей и главой Воинского Совета?

Веки потяжелели, стоило коснуться головой подушки. Успела удивиться – но не почуять сонные чары, редкие и дорогие.

Просыпалась тяжело, точно всплывала из омута. Еще не открыв глаза, закричала. Так пугается ребенок, внезапно очутившийся в темноте, не понимая своего страха, но захлебываясь в нем. Йорина тоже не поняла в первое мгновение.

Она бежала в храм дворцовыми переходами, босиком, в нижней рубашке. Уже знала, что произошло, и задыхалась от пустоты под сердцем. Кто-то попытался ее остановить, но это оказалось не проще, чем поймать летящую птицу руками. Слышались взволнованные голоса, мелькнуло встревоженное лицо Оуна.

Влетев под купол из сомкнутых ладоней, жрица ничком упала в ручей. Следом ворвался Оун и успел закрыть дверь, отрезая путь служителям и лекарям. В то утро еще никто не переступал порог, паломники только просыпались в своих постелях.

– Уйди, – сказала Йорина.

Глянула на воина сквозь мокрые пряди, и Оун отступил. Исчез в боковом проходе.

Журчал ручей, обтекая жрицу. Смотрели со стен целители прошлого и настоящего. Йорина стискивала зубы, боясь шевельнуться: звериный крик, еще страшнее, чем тот, первый, рвался из груди. Он жег горло, и, когда наконец перегорел, жрица села. Зачерпнула из ручья в сомкнутые ладони. Спросила хрипло: