Оставаясь одна дома, она часто играла сама с собой в «орла» и «решку». В эти дни белый цвет в ее волосах окончательно одержал победу над черным, и никто уже не сказал бы, что ее волосы похожи на звездный дождь.

Она смотрела на зажатый между пальцами пятак, пыталась уловить ту невесть откуда идущую подсказку, на которую ссылался порой ее сын, иногда чувствовала, будто уловила, и выпускала пятак или подкидывала... Но закономерности в результатах она не находила. Однажды, безнадежно следя за падающей монеткой, женщина заметила, что пятак на мгновение остановился,— удалось даже разглядеть, какой стороной он был в этот момент обращен кверху.

Довольно быстро выяснилось, что она способна влиять на полет монетки и опускать ее на пол «орлом» или «решкой» вверх — по собственному выбору. Для этого приходилось всего лишь придерживать взглядом падение звонкого кругляша, чтобы проследить за ним.

Мальчику сейчас пятнадцать — девятиклассник. И ему слишком много задают уроков, и некогда тратить время на подбрасывание монетки. Тем более его способность угадывать пошла на спад уже после седьмого класса.

А еще у него шахматная секция, киноклуб, фотолаборатория... И кажется, появилась девочка. Ему даже письменный стол за собой убрать некогда.

Мама теперь часто остается одна. Грустно смотрит на разбросанные сыном книги. Грустно и пристально. Под ее взглядом они одна за другой плавно поднимаются со стола и отправляются к книжной полке, на свои места.

Р. Подольный

Моторная лодка отбуксировала нас по осенней речке Жуе за семьдесят километров от поселка. Перевоз. Чуть выше устья Малого Балаганаха, бегущего с синих гольцов, моторист отвязал нашу лодчонку. Это был мальчишка, обильно вымазанный мазутом. Он сделал руками рупор, чтоб слышала вся тайга, и крикнул:

— Прощевайте, геолухи. Ищите получше, что не теряли! А ты, студент, подстрели глухаря привязанного...

Геннадий Евстропов, мой проводник, напарник и техник-геолог, засмеялся кротко и добродушно. Потом достал шест, налег на него и погнал наш шитик в ближнюю бухточку.

— Шустрый этот Алеха,— заметил я, любуясь рыжими берегами.— С удовольствием поколочу его, когда вернемся в поселок.

Особенно досадно было, что меня, молодого специалиста, он назвал студентом.

«Так-то,— думал я.— Залетел в такую старательскую дыру... А мог бы сидеть сейчас в тематической экспедиции в Иркутске. Отдельный стол, микроскоп, книги. У всех важный ученый вид, у тебя тоже... Но нет же. Будто бес попутал: вдруг остановился с готовым приказом в руке посреди улицы и ринулся назад, в отдел кадров управления... «Отправьте лучше меня на Крайний Север». Вот теперь и врастай в чужеродную среду».

— Слушай, тезка,— вырвалось у меня.— Что, по-твоему, мы тут можем реально нащупать?

— Тебе лучше знать,— ответил мой проводник.— Я кончил только техникум, да и то Бодайбинский.

Я понимал, что Геннадий Евстропов прибедняется из скромности. Начальник нашей недавно организованной геологоразведочной партии недаром отрядил его со мной в ответственный маршрут на поиск следов старых шурфовых линий по Малому Балаганаху: Геннадий был местным, отлично ориентировался в Дальней Тайге и понимал толк в старых старательских выработках. Вкупе с моими институтскими познаниями у нас складывалась крепкая поисковая основа. Но мне хотелось прощупать своего спутника на всю глубину, и я продолжал свои сомнения вслух:

— Что из меня толку, если начальство пурхается в местных привязках. Сейчас вот не знаю, с чего и начать наш маршрут.

— Вдвоем как-нибудь смаракуем.

— Нет, лучше бы я остался в Иркутске, вносил свой вклад в большую науку,— сыронизировал я.— Ты не находишь, Ген...

— Здесь тоже немалое дело завязывается... Переоценка старых площадей под дражные полигоны — это ли тебе не задачка!

— И как меня, инженера-геолога, используют на этой переоценке? В первый же день работы послали на трассу ЛЭП искать якобы брошенный инструмент. В разведочной партии, видите ли, не хватает лопат, кирок и канатов. Почему-то начальник партии полагал, что найдет чудаков в лице монтажников. А оказался сам чудаком. Ни одной захудалой кайлушки не бросили лэповцы.

— Хозяйственные люди, значит. Что поделаешь, если нас так снабжают документацией и даже инвентарем, дорогой мой геолог. Вот прислали недавно двадцать вьючных сум — и все на одну сторону. Забыли, что у лошади два бока. А про лопаты совсем не вспомнили, смех, и только.

— Увы, сквозь слезы!

— У нас, в Дальней Тайге, плакать не положено, товарищ геолог.

— И веселого, вижу, тут мало, товарищ Евстропов.

— Но если мы найдем здесь следы старых разведок, то наверняка будем знать, где подсечь россыпь. Сразу сэкономим столько средств, соображаешь? Без разброса — в десятку!

Геннадий с силой и точно вогнал нашу лодчонку в тихую заводь, отражающую ближайшие лиственницы до последней золотой хвоинки.

— Не верю, чтобы за полвека деревянные штаги не сгнили,— заявил я проводнику.— И вообще, если мы сегодня ничего не найдем, завтра беру расчет. Я инженер, а не мальчик на побегушках.

— Держать никто не станет,— спокойно сказал Геннадий.— «Феврали» у нас не в почете. А штаги ставились лиственничные — вечные.

Я еще не знал тогда глубокого отрицательного смысла слова «февраль» на языке золотоискателей, но почувствовал, что оно равносильно слову «летун». Про лиственницу же, как вечный материал, известно было из учебников по горному делу.