Она рвалась, билась, брыкалась, стремилась вперед, туда — к своему малышу. Но ее не пускали.

Она плакала, громко и отчаянно, кричала, умоляла, рыдала навзрыд, металась в мужских объятьях, как дикая кошка. Но ее так и не отпустили.

— НЕТ!.. Нет, пожалуйста… Он уходит!.. — он протянула вперед руки, пытаясь схватить видение за ручку. — Он уходит!.. Нет, пожалуйста, не покидай меня снова!.. НЕТ!.. Отпусти… Отпусти меня к нему!.. К моему сыночку, он такой маленький!.. Ему одиноко, ему страшно!.. Я должна быть с ним!

— Лена, успокойся!.. — решительно сказал голос, такой знакомый и родной, кажется, самый родной голос на свете, и ее встряхнули вновь.

Но девушка продолжала метаться в его руках.

— Нет! Пусти, пусти меня!.. Я не хочу… Я не хочу без него!.. — кричала она истерически. — Я теперь совсем одна! Совсем одна осталась!.. Как я без него?… Нет… Нет!..

— Лена… — снова сказал голос. — Посмотри на меня! Посмотри! — уже потребовали от нее, схватив за подбородок и повернув к себе лицом.

Лена изумленными, широко раскрытыми глазами уставилась на мужа. Так это ты…

— Максим… — выдохнула она, едва шевеля губами.

— Успокойся, Лена…

— Он уходит, Максим, — проговорила она, запинаясь. — Наш сын, мой сыночек… Он уходит. Я хочу с ним!..

— Лена!.. — бессильно выдохнул он, падая на колени рядом с ней и прижимая к себе ее дрожащее тело.

— Не отпускай его, Максим!.. — выдохнула девушка ему в шею. — Не позволяй ему уйти!.. Не позволяй!..

И разрыдалась вновь. Руками хватаясь за мужа, цепляясь за него, словно за соломинку. И плакала, как заведенная, не в силах остановиться.

А Максим прижал ее к себе и, укачивая, как ребенка, прошептал в волосы, касаясь губами висков:

— Все будет хорошо, все будет хорошо, родная… — он закрыл глаза и выдавил: — Я люблю тебя…

И Лена застыла в его руках, замерла, успокоилась. Обняла его за шею, прижавшись к нему всем телом.

Три слова, ради которых она могла бы отдать душу самому дьяволу.

Три слова, которые в тот день, в то мгновение сыграли роковую роль, решив все за них.

Пальцы, сжимавшие конверт, неестественно и неожиданно для него задрожали. Раскаленным разрядом в сотни вольт пронзило тело, посылая в сердцевину обессиленного существа электрические заряды.

Максим с силой втянул в себя воздух. Казалось, что и это сделать для него сейчас было немыслимо.

От тупой боли в груди можно было сойти с ума. И, наверное, он уже медленно и падал в бездну безумия.

Сколько минут он уже вот так просидел в машине, просто сжимая конверт замерзшими пальцами? И сколько он здесь еще просидит, не решаясь его открыть?!

Тяжело вздохнув, Максим наклонился вперед, касаясь лбом руля, прохлада которого не остудила обжигающей огнем кожи его лица. Сильно зажмурившись, мужчина снова с силой втянул в себя воздух, ощущая, как кислород, проникая в легкие, обжигает их огнем.

Распахнул глаза, уставившись в пустоту промозглого серого дня.

Нет, он не откроет этот конверт. Не сейчас.

Не в это самое мгновение, когда он еще чувствует ее в салоне своего автомобиля. Ощущает ее запах, — он наркотиком проникает под кожу. Слышит ее голос, — он звучит в голове звонким колокольчиком. Чувствует кожей бархатистость ее кожи, — он, кажется, и сейчас сможет сказать, какова она на ощупь…

Нет, он не откроет этот конверт сейчас, когда все его рецепторы напряжены настолько сильно, что все внутри него кричит о ее принадлежности ему. И об ускользающей возможности этой принадлежности в дальнейшем.

Это безумие, заключенное в дикой и необузданной принадлежности Лены ему, лишало его воли.

Он сходил с ума уже оттого, что чувствовал, — что-то изменилось.

Да, что-то было не так. Внутри него разгорался большой огненный шар, который, поглощая его собой, настойчиво шептал, повышая голос, что Лена стала другой. Он чувствовал в ней эти перемены.