Наверное, главная книга для человека с советско-российским опытом. Вот так и жили наши деды и отцы, выброшенные на свои острова — дома и семьи, собирая обломки прошлого и отбросы настоящего, строя наше будущее причудливой мозаикой из окружающей жестокости и собственной доброты. Мы уже подбирали сбереженное и посаженное ими. Роман о моряке, в одиночку (позже с туземцем Пятницей) уцелевшем на необитаемом острове, написанный для детей в начале XVIII столетия, оказался идейным руководством для очень взрослых века ХХ. Оптимистическая книга: всюду жизнь. Один знакомый нетрадиционной сексуальной ориентации даже утверждал, что это самая эротическая книга в мире — там есть фраза «Пятница нагнулся».

Лучший пример несовпадения замысла и результата, победы художества над идеей. Дублинский священник Свифт писал едкую сатиру на современное ему британское общество XVIII века, а получилась книга, разошедшаяся по миру на мультфильмы, комиксы и разговорную речь. Советская песня 30-х годов «Моя лилипуточка, приди ко мне, побудем минуточку наедине» вряд ли порадовала бы автора. Но он же не знал, что написал не только очень смешное, но и выдающееся политкорректное произведение, где добродушно изображаются карлики и великаны, и среди лошадей в четвертой части книги ни одна не пострадала при описании, а умом они так превосходят людей, что поневоле думаешь — какие же бабки отстегнула коннозаводческая отрасль.

Если бы Анри Мари Бейль, взявший псевдоним Стендаль, был нам известен только как знаменитый французский писатель, приходивший завоевывать Россию с армией Наполеона, — уже было бы примечательно. Но он оставил великолепную модель поведения молодого человека, вполне современную модель — что поучительно для России сегодняшней. И не только для России, разумеется: Стендаль — величина мировая. Жюльен Сорель делает карьеру, влюбляя в себя женщин, и думает, что любовь — это средство. Но она, любовь, решительно протестует, желая быть целью, даже больше того, самоцелью, — и конечно, добивается своего. У Сореля — крах, у любви — триумф. А как же иначе?

Единственная в мире такая могила — в городишке Ри, неподалеку от Руана, на надгробной плите написано: «Дельфина Деламар, урожденная Кутюрье. Мадам Бовари. 1822–1848». Там похоронены не две женщины, как может показаться, а все-таки одна — из жизни и из романа Флобера. Она очень хотела любить и жить по-людски, как ей представлялось, по-людски — приблизительно как всем нам представляется, то есть интересно. Однако жизнь сложилась не так, то есть неинтересно, приблизительно как у всех нас. И она умерла. Когда стоишь в городишке Ри в ожидании автобуса до Руана и вдруг фантазируешь, что он не придет и ты останешься тут навсегда, Флобер становится понятнее.

Роман детективный по сути: страховой агент Леопольд Блум бродит по Дублину, стараясь выследить изменницу жену. Правда, попутно ставятся и отчасти решаются краеугольные вопросы мировой истории, философии, искусства. И все это — в один-единственный день, 16 июня 1904 года. Джойс сумел поместить в один заурядный день одного заурядного человека с его заурядными проблемами в заурядном городе — все человечество на протяжении веков. Как ему это удалось — до сих пор непонятно, так что «Улисс» остается глыбой, нависающей над всей современной литературой. В книге проясняются и некоторые локальные вопросы: можно ли пересечь Дублин, ни разу не пройдя мимо пивной? Нельзя!

Непонятно, почему роман Кафки числят по ведомству абсурда. Нормальное реалистическое, едва ли не натуралистическое произведение о том, как тихого, маленького, ни в чем дурном не замеченного человека, не предъявляя обвинений, не слушая объяснений (чего?) и оправданий (в чем?), подвергают страшным репрессиям. Другое дело, что Кафка писал книгу в спокойной Праге еще до Первой даже мировой войны (закончил в 1915 году) — но на то в мире и гении, чтобы предугадывать и предсказывать. Чтобы люди ХХ века, особенно в Германии и России, хватались за голову: как он мог предвидеть? Да так, наверное, что всё внутри, а если гений — то что внутри у него, у нас снаружи.

Вещь, соблазнившая очень и очень многих кажущейся простотой успеха. Надо только припомнить звуки и запахи детства, описать игрушки и подушки, припомнить вкус пустяков и цвет мишуры, делать это долго-долго, подробно-подробно, протяжно-протяжно, путано-путано (называется «поток сознания») — и обеспечено признание, которое настигло Пруста, правда посмертно, но настигло же. Другое дело, что умерший в 1922 году француз, обивший кабинет звуконепроницаемой пробкой и там написавший в одном стиле и ключе не один, а целый цикл романов с этим единым названием, искал утраченное время, фиксируя его в уникальных своих мыслях и неповторимых словах. Он монотонен, однозвучен, скучен даже — но нельзя же оторваться.

Приятели — американцы и англичане — в 20-е годы приезжают в испанский город Памплону на фестиваль с ежедневной корридой. Это дни св. Фермина, в июне, по сей день там такой же праздник. Герой словно оценивает себя — прошлого и настоящего — с чужой грани жизни-смерти: грани матадора, испытывающего судьбу по несколько раз в день. Рядом с героем — женщина: один из самых обаятельных женских образов мировой словесности. О ней ничего не говорится, всё — только через косвенные ощущения, и вообще весь лучший Хемингуэй — через косвенные ощущения и ничего не значащие впрямую слова. «Фиеста» — благородная книга: школа лаконичности и умолчания. Мужская проза.