— Мы оставим этот эпизод в прошлом, — сказала мне мама в тот день, когда вернулась домой. — Забудем, что произошло, и будем жить нормально.

Я побледнела от шока. Вот это нервы у женщины — или наглость? Но вместо того чтобы ссориться с ней, я покорно кивнула, а потом сходила на автобусную станцию и купила на завтрашний день билет до Бостона в один конец.

Отец замкнулся в себе еще с тех пор, как она вышла из комы. Он так и не рассказал, мне, о чем они говорили наедине, когда она очнулась. Похоже, у него не было и желания обсуждать, что он теперь чувствует, как они будут жить дальше. Казалось, отец со всей ясностью осознал, что отныне он в ловушке, из которой не выбраться.

Утром в день своего отъезда я принесла маме завтрак. Я проспала, так что, когда зашла к ней в спальню, на часах было почти полдесятого. Она уже сидела в постели, читая свежий номер еженедельника «Нью-Йоркер». Рядом с телефоном на прикроватной тумбочке лежал блокнот. Я заглянула в него и заметила, что на первом листке маминой рукой записан телефонный номер с бостонским кодом. Я вдруг занервничала.

— Извини, что опоздала, — сказала я, пристраивая поднос на кровать. — Чай и тосты, как всегда. Тебе этого достаточно?

— Значит, завтра ты снова начинаешь преподавать в школе? — спросила она, проигнорировав мой вопрос.

— Да.

— Школа Дуглас в Бруклине, не так ли?

— Не помню, чтобы я говорила тебе о ней.

— Твой отец мне сказал вчера вечером. А сегодня утром я позвонила в эту школу, и знаешь, что мне там сказали?

Я выдержала ее ледяной взгляд.

— Тебе сказали, что на прошлой неделе отпустили меня, потому что моя мама была при смерти.

— Ты говорила им, что я пыталась покончить с собой? — спросила она.

— Нет. Я решила, что это их не касается.

— Но ты только что солгала мне, сказав, что должна вернуться в Бостон на работу. У тебя ведь нет работы, не так ли?

— Да, по твоей милости я осталась без работы.

Еле заметная улыбка скользнула по лицу матери.

— Тебе вовсе не обязательно было рваться сюда, чтобы сидеть у смертного одра, но ты это сделала. И вот теперь, когда я снова среди живых, ты мчишься в Бостон, хотя тебя там не ждет никакая работа. Так, может, соизволишь объяснить, почемуты так быстро сбегаешь?

— Потому что я не хочу быть рядом с тобой.

Ее губы скривились.

— Да, я так и думала, что причина именно в этом. И если начистоту, Ханна, дорогая,мне плевать. Я получила от тебя извинения, которых заслуживала. Так что отныне, если снова захочешь меня видеть, я не возражаю. Если нет — тоже хорошо. Выбор только за тобой.

В ту ночь, сидя на кухне и пересказывая Дэну по телефону разговор с матерью, я поклялась держаться от нее подальше, насколько это будет возможно. Дэн, разумеется, поддержал меня в этом.

— Окажи самой себе услугу, — сказал он. — Оторвись от нее.

Как ни трудно мне было сделать это, но я последовала его совету — не то чтобы окончательно перерубила связывающие нас узы, но сократила до минимума общение с ней. В те несколько недель, что я провела в Бостоне, я взяла себе за правило звонить матери каждое воскресенье, утром, и вежливо интересоваться ее самочувствием. Если она задавала мне вопросы, я отвечала. Но только если она задавала вопросы.

Когда в конце августа мы вернулись в Вермонт, у меня появилась навязчивая идея проводить свое время с максимальной пользой. Я с головой погрузилась в учебу, но бросила французский, заменив его курсом лекций по истории образования. Я уже не видела смысла учить французский, поскольку эти занятия постоянно напоминали бы мне о несостоявшейся стажировке в Париже.

Сама я старалась не думать об этой упущенной возможности, разве что Марджи присылала мне редкие открытки из Парижа, сотней едких слов умудряясь передать свои впечатления от французских «стоячих» туалетов; рассказать, что сигареты «Житан» по вкусу напоминают выхлопную трубу; или объяснить, почему она больше никогда не станет спать с румынским эмигрантом-саксофонистом, у которого вставная челюсть.

Завидовала ли я французским приключениям Марджи? Еще как (хотя уж точно могла бы прожить без секса с беззубым румынским emigre). Но я нагружала себя делами и заботами и пахала на студенческой скамье.

Спустя две недели после начала зимнего семестра Дэн пришел домой с письмом в руке и довольным видом. Он получил известие о том, что его зачислили в интернатуру в Провиденсе.

— Я понимаю, это не самое престижное место, — сказал он, — но для нас это настоящий прорыв. Госпиталь Род-Айленда открывает такие возможности! Черт возьми, половина ребят из моей группы довольствуется интернатурами в Небраске или Айова-Сити. А мы, по крайней мере, остаемся на северо-востоке. Во всяком случае, хорошая новость в том, что они ждут меня не раньше середины июля, и это означает, что мы сможем провести свой медовый месяц в Париже.