Так прошла минута. Джим тяжело дышал, кровь шумела в висках. На голову ему падал дождь, капли стекали за воротник, текли по лицу, сбегали струйкой с кончика носа.

Брук отворил дверцу.

— Что случилось, Гарднер?

— Сейчас, инспектор, — хрипло ответил Джим.

«Нет, нет, — быстро мелькали мысли. — И Милн ушёл потому, что не смог, потому что он всего-навсего человек, он унаследовал от отца старые часы, а с ними веру в то, что человек человеку не волк». Лесок в двухстах ярдах. Джим легко добежит до него; за леском — туман, через полчаса он будет уже далеко, через полчаса всё может кончиться. «Да, — думал Джим, — да, я сделаю это».

Он выпрямился, опустил капот, который неприятно заскрежетал в петлях и с треском опустился на место. Ледяной ветер и дождь ударили Джиму в лицо. Он хотел наклониться и в этот момент взглянул поверх звёздного флажка в машину.

Между двумя чиновниками министерства юстиции сидел его сынишка Томми.

Он был в голубеньком матросском пальтишке с золотыми пуговками, в том самом, которое ему недавно купила Барбара. Кудряшки озорно выбивались из-под шапочки, но в глазах была тоска, тяжкая, безбрежная, горькая тоска о белом слоне Джумбо, о папе, которого сочли предателем и которого он больше не увидит.

Передняя дверца отворилась, и инспектор Брук спросил:

— Готово, Гарднер?

— Готово, — прошептал Джим. Он влез в машину и сел за руль. Вынул носовой платок и вытер мокрое лицо. Потом включил мотор.

— Не сходите с ума, Гарднер, — сказал через некоторое время обеспокоенный инспектор.

Но Джим его не слышал. Он прибавлял скорость, всё нажимал педаль и прибавлял скорость, словно спасался от чего-то, что преследовало его по пятам, словно хотел скорей избавиться от этой проклятой службы и пить, пить, чтобы заглушить в себе мысль о Томми, о Джумбо и о «сопляках» Розенберг, красивых, аккуратненьких, ни в чём не повинных, но погибших.

Он мчался с невероятной, бешеной скоростью. Майкл через доги полисмена наклонился к маленькому Робби и ласково положил ему руку на плечо.

— Не бойся, — сказал он тихо, — не бойся, Робби. И не плачь. Не плачь… перед ними.

Перевод В. Петровой.

Дети

— Скажите, — доверчиво обратился ко мне Душанко, — этот Быков — молодец, правда?..

Я оторвался от газеты и внимательно посмотрел на него. Душанко — сын нашего соседа, плановика с Теслы, славный, живой крепыш, белокурый, сероглазый мальчуган с красивым открытым лицом, как будто с плаката «Дети — наше будущее». Он часто играет с моим сыном и строит ему хитроумные машины и небоскрёбы.

— Ведь правда? — Душанко ждал от меня подтверждения. — Этот Быков просто замечательный человек, да?

Мне страшно хотелось просто-напросто пожать плечам. Я был уже в пижаме и хотел сегодня — после четырёх заседаний — лечь спать немного пораньше. Вероятно, у человека в пижаме мозг работает более вяло. Я был совершенно не в состоянии вспомнить, кто такой Быков. Чтобы сосредоточиться, я выключил радио. Ведь к вопросам детей нельзя относиться легкомысленно.

— Быков, — внушительно начал я, — Быков… гм…

В этот момент я взглянул на сына: его широко раскрытые глаза смотрели на меня жадно и доверчиво. По какой-то неизвестной мне причине одной из основ мировоззрения моего сына является непоколебимое убеждение, что его отец знает всё обо всём и шутя заткнёт за пояс любого человека на свете, в том числе и Душанка.

Поэтому в создавшейся ситуации я охарактеризовал Быкова несколько уклончиво, но твёрдым и безапелляционным тоном заявил:

— Это честный человек и хороший гражданин.

— Я тоже так думаю! — восторженно сказал Душанко, и я облегчённо вздохнул. Само собой, тот, кто нравится современной молодёжи, не может не быть честным человеком и хорошим гражданином.

— Но Колёсов, — неожиданно произнёс Душанко, — ещё лучше?

Я кашлянул, пробормотал что-то невразумительное и надел поверх пижамы халат. Но, несмотря на это, никак не мог вспомнить, кто такой Колёсов. Я не знал о нём ровно ничего, кроме того, что между ним и Быковым существует какая-то связь. Среди писателей и киноактёров я этих фамилий не встречал…

— Да, — решительно сказал я, — Колёсов в какой-то мере отличается от Быкова.

«Если Колёсов лучше Быкова, — лихорадочно размышлял я, — то, может быть, они спортсмены, штангисты, например». Я решил попытать счастья и, делая вид, что продолжаю читать газету, заметил:

— Если оценивать их с точки зрения мускулатуры, я отдаю предпочтение Колёсову.

Душанко улыбнулся. В этой улыбке была такая снисходительность, от которой у меня мороз пробежал, по коже.

— Дело не в мускулатуре, — пояснил он. — Нужно, чтобы вот тут было. — И он выразительно постучал средним пальцем по своему красивому высокому лобику.