У капитана возникло чувство, что лавина тронулась и теперь сходит, набирая скорость. Что он подходит ближе к… эпицентру. Антиквар засуетился и убирает свидетелей. Одноглазый, как осведомитель Антиквара, прекрасно вписывается в схему. Человек опытный, знающий… Тут Астахов вспомнил, что Федор, кажется, намекал на подобную возможность. Даже не намекал, а говорил прямо. Николай почувствовал горечь — он относился к старику с симпатией. Даже уважал за живучесть. А он, значит, и нашим, и вашим? Может, пытался шантажировать Антиквара… А может, слишком много знал. Как это сказал Федор? «Если он не дурак, — то рано или поздно чистит авгиевы конюшни и начинает с нуля. Поэтому вы его и поймать не можете».

Судьба сделала ему еще один подарок в этот день. У женщины, убитой несколько дней назад в собственной квартире, нашли при обыске платиновый браслет с зелеными турмалинами. Вещица была спрятана в пустой сахарнице в серванте, а в тайнике под половицей лежали семнадцать тысяч долларов, кольцо с бриллиантом и четыре золотые цепочки. Платиновый браслет с турмалинами значился в вещах, пропавших из квартиры убитого Глузда. И жена покойного опознала: «Дешевка, но очень миленький». «Платиновый браслет — дешевка! Живут же люди», — подумал Коля.

Убитую звали Людмила Михайловна Рожкова, и работала она в детской поликлинике медсестрой. Обыкновенная женщина. Одинокая. Соседи характеризуют ее положительно. Так же и на работе. Откуда у бедной медсестры доллары и бриллианты? Гонорар за услуги?

Найденный браслет проливал новый свет на личность Людмилы Рожковой. Несмотря на положительные характеристики, имелась у нее, оказывается, своя тайная жизнь. И глуздовский платиновый браслет из этой тайной жизни.

Зачистка соучастников? По теории Федора…

Капитан взглянул на часы. Если поторопиться, то до конца рабочего дня вполне можно успеть в архив. Он влетел буквально в последнюю минуту. Схватил том дела. Пролистал по диагонали. Детали его пока не интересовали. Астахову нужна была общая картина преступления.

Павел Григорьевич Максимов… предприниматель… обвиняется в убийстве жены Ольги Степановны Максимовой… Восемь лет строгого режима. Виновным Максимов себя не признал, а кроме того… «А вот это уже интересно!» — поразился капитан. Как же так? Или Федор ошибся? Может, и ошибся, философ. Федор — известный фантазер. Капитан оторвался от бумаг, задумался. Придется проверить самому. Но внутреннее чутье подсказывало ему, что приятель не ошибся. Он фантазирует, но когда речь заходит о фактах, ему можно верить. Но тогда… что же это получается? Ведь галиматья полная получается! Бред!

Но это еще не все! Свидетелем по делу Максимова проходила убитая несколько дней назад Людмила Рожкова, у которой нашли платиновый браслет убитого Глузда. То есть его жены. Вот так раскладец — капитан не верил собственным глазам. «Бинго!» — как любит говорить Федька. Вполне возможно, это не зачистка соучастников, а обыкновенная месть. Или… Капитан задумался.

Астахов привык ковать железо, пока горячо. Спустя полчаса он уже распивал чаи у гостеприимных стариков — соседей Рожковой. Не успевший пообедать, он налегал на домашнее печенье и пил третью чашку. Старички рассказывали, что знали, без наводящих вопросов. Перебивая друг друга…

— Она хорошая была, Люся, спокойная. С мужчинами ей не везло. Отирался тут один, да, видно, не судьба, — говорила Марья Игнатьевна.

— Ей бы ребятенка родить, а она кошку завела. А уж баловала, кому сказать, не поверят, — добавлял Иван Варфоломеевич. — Себе такого не покупала, как кошке. Афродита! Мы ее Фроськой зовем. Если куда уезжала, кошку нам поручала. Мы ее к себе пока взяли… жалко.

— И вообще эта квартира проклятая, — шепотом сообщила Марья Игнатьевна. — Люсину подружку — она у нее пряталась — муж убил. Не помню, как звали, приветливая такая… Лет пять назад…

— Больше, мамочка! — возражал Иван Варфоломеевич. — Уже лет семь или все восемь!

— Не может быть! Неужели восемь? А кажется, совсем недавно… А теперь вот Люсю. Бедная, она как чувствовала… сама не своя была последнее время.

— Боялась, — вставил Иван Варфоломеевич.

— Боялась этого самого мужа. Ему дали всего ничего. Люся говорила, вроде вышел уже. Жизнь человеческая у нас теперь ничего не стоит, господи, прости! Убивай себе, отсиди и выходи на волю. А человека нет… Люся говорила, подруга хотела развод, а он вроде не давал. Пил, буянил, гулял. Она и не выдержала, бедняжка.

— А несколько дней назад на скамейке у подъезда мужчина сидел. Вроде ждал кого-то. Ночью уже. Может, в ту самую ночь. У нас как раз балкон туда выходит, — вспомнил Иван Варфоломеевич. — Сидит, курит. Мне не спалось, я и вышел. И не похоже, что свой. Я своих всех знаю. Мы тут двадцать лет без малого. А потом смотрю — Люська пробежала. И скоренько в подъезд. Мне бы остаться да посмотреть, что дальше будет, а я ушел. Продрог, ночи холодные, даром что лето.

— Она его боялась, — сменяла мужа Марья Игнатьевна. — Она ж была главной свидетельницей на суде. Рассказала все, как есть. И что бил ее, и что она на развод подавала. И что увез он ее в тот вечер… Она и раньше к Люсе уходила, да всякий раз возвращалась, все надеялась, бедняжка. Оля! Оля ее звали. Ну конечно, Олечка. Такая славная, приветливая. Всегда первой здоровалась… Такой ужас! А Люсенька… я ей говорю, Люся, что ж ты все одна да одна? Неужели никого вокруг нет? А она отвечает, а то вы не знаете, какие сейчас мужики, Марья Игнатьевна. Возьмите Олечку, уж на что добрая и порядочная была, а ведь не пожалел жизни человеческой, подонок, убил… Я ей говорю, поехала бы куда-нибудь… на курорт, а она мне — денег нет, Марья Игнатьевна. А у самой, вишь, целый клад нашли… И золото, и деньги. Доллары!