На сытных харчах он прибавил чуть ли не вдвое больше Вячеслава и в самом скором будущем явственно грозился не только догнать, но и перегнать своего старшего товарища.

Ответственность за столь важное дело, каковым была модернизация вооружения, тоже сказалась на его характере. От самого изобретения до его внедрения на практике путь лежал долгий, а ведь надо было по возможности еще и поставить все на поток. Главным же везде, на всех линиях и участках оставался пока он.

Успевая всюду, Минька тем не менее даже передвигаться стал более солидно и степенно.

Шаг его по-прежнему оставался быстрым, а походка все такой же стремительной, но бегущим его уже никто не видел. Да и обращение к себе по имени и отчеству он уже воспринимал как должное и ничуть не смущался этим.

Мало того, он теперь стал значительно бережливее и рачительнее в расходах, поскольку отводимые Константином суммы в связи с постоянно увеличивающимся количеством новых проектов, и все из числа крайне необходимых, имели неуклонную тенденцию к сокращению, а качество и количество продукции при этом страдать были не должны.

Идей в его голове по-прежнему витало превеликое множество, но, прежде чем подойти с какой-либо из них к Константину, он уже стремился каждую тщательнейшим образом обсчитать. Сколько потребуется рабочей силы, какое сырье, в каком количестве, необходимые размеры требуемых помещений, и общий итог — во сколько гривенок встанет та или иная затея.

Последнее, впрочем, делал уже не он, а персональный бухгалтер, которого выделил ему Зворыка, заверив, что малец хоть и не вышел летами — тот и вправду выглядел немногим старше Славки, — зато разумен на диво, а торгуется так, что и самому Зворыке за ним порой не угнаться.

Отец Николай не подрос — годы не те, однако уверенность в себе и в своих силах, а главное, в необходимости и полезности тех дел, которыми он занимается, постепенно стала все явственнее проявляться и в нем.

Раны его вроде бы окончательно затянулись, и уже ничто, кроме легких полотняных повязок на обеих руках, не напоминало о том, какие муки перенес совсем недавно мужественный священник.

Единственное, что иногда и совсем немного омрачало его вдохновение, так это непреходящая до сего времени боль в ладонях, пробитых месяц назад огромными гвоздями.

Все усилия Доброгневы и самого Всеведа ни к чему не приводили.

Сам отец Николай старался не подавать виду, но иногда по закушенной нижней губе и выступившей на лбу испарине Константин понимал, что выздоровление почему-то затягивается и далеко не все обстоит так хорошо, как говорит сам священник.

К счастью, он оказался далеко не фанатиком и без малейшего сожаления отказался от тех религиозных правил, которых еще не было в тринадцатом веке и которые, содрав их из униатских и католических книг, введет неугомонный патриарх Никон лишь спустя четыреста с лишним лет.

— В конце концов, ничего же не изменится оттого, что я и вся моя паства ныне крестимся двумя, а не тремя перстами, совершаем крестный ход посолонь, а не противосололонь [81] , говорим и пишем Исус, а не Иисус. Разве богу, если разобраться, так уж важны эти мелочи? — как-то заметил он князю.

— И что, это все различия, из-за которых разгорелся такой сыр-бор в семнадцатом веке? — недоверчиво поинтересовался Константин. — Так оно же яйца выеденного не стоит.

— Не все, конечно, — мягко улыбнулся священник. — Например, ныне принято употреблять сугубую аллилуйю, а не трегубую. Литургию совершают на семи просфорах, а не на пяти и прочее. Но в целом ты прав — мелочи все это, потому и сыр-бор, как ты говоришь, разожгли не миряне, а фанатики. Но тут уж ничего не попишешь — они были, есть и всегда будут. Хотя на самом деле и впрямь все это и яйца выеденного не стоит. Потому я так безропотно и принял все. Если ты успел заметить, то единственное мое отличие в том, что я так и не смог отказаться от наперсного креста, который больше никто из священников не носит. Да и то ношу его больше в силу привычки и разве что для удобства — ну там благословить кого на улице или к умирающему неожиданно позовут. В остальном же… — Он, не договорив, пренебрежительно махнул рукой.

Несколько раз отец Николай на весь день уезжал во владения волхва — в его заповедную дубраву, возвращаясь каждый раз аж поздним вечером и, как это ни удивительно, спокойным и умиротворенным.

С ходу отвергнув догадки Константина о возможных попытках заманить старого волхва в лоно христианской церкви, отец Николай поначалу попросту шокировал князя своим кратким ответом.

— А зачем? — спросил он, при этом отнюдь не лукавя. — У каждого человека в душе свой бог — тот, что ему ближе и понятнее. И тут не столь важно, какой именно. Главное, чтобы он был.