— Прости, княже, за то, что жертвую тобою. Видать, рок твой уподобиться вашему богу и принести себя в жертву ради спасения всего рода словенского.

Он бросил меч подле себя, продолжая напряженно прислушиваться, и не пошевелился даже тогда, когда князь, встав и отняв клинок от горла Константина, шагнул к Всеведу, держа оружие наперевес и заранее смакуя сладкий миг своего торжества.

Глеба не смутила даже невозмутимость старика, все видимое волнение которого заключалось лишь в побелевших от судорожного сжатия посоха костяшках пальцев левой руки.

— Молись своим идолам в остатний раз, волхв, — прошипел Глеб, растягивая грядущее наслаждение от убийства врага.

— То не мне, а тебе впору молиться, коли не забыл еще, — внимательно глядя на зашевелившуюся в углу темноту и сгусток чего-то неизъяснимо мерзкого и отвратного, медленно движущегося к обоим князьям, все так же спокойно заметил Всевед.

Появившееся из мрака существо, напоминающее собой то ли студень, то ли туман, то ли кисель, между тем остановилось, выбирая свою будущую жертву.

Какое-то время оно будто колебалось, но наконец определило свой дальнейший маршрут и медленно поползло по направлению к лежащему Константину.

— Оглянись, княже. То за тобой пришли, — указывая посохом на сгусток, почти насмешливо сказал старец.

Глеб осторожно скосил глаза в указываемую Всеведом сторону, опасаясь какого-либо неожиданного подвоха, но увиденное столь сильно потрясло его, что он забыл о старике, расширившимися от ужаса глазами глядя на приближающуюся мерзость, но, по счастью, не к нему, а к его брату.

— Лжешь, волхв, — хрипло выдохнул он, но едва вновь вскинул взгляд на Всеведа, чтобы с торжеством посмеяться над ошибкой старого глупца, как острие посоха уперлось в грудь князю, необычайно легко, подобно ножу, взрезающему масло, вспороло несколько стальных добротных звеньев в кольчужном плетении и с противным хрустом углубилось меж ребер.

— Ах ты… — успел пробормотать князь, но был свален решительным толчком тыльной, тупой стороны посоха прямиком к стопам своего брата, тем самым уравняв свои и Константиновы шансы на погибель.

Чтобы избежать соприкосновения со страшной тварью, Глеб попытался вскочить на ноги, но неудачно оперся левой рукой и, поскользнувшись на пристывшей лужице слегка запекшейся крови брата, растекшейся на земляном полу, растянулся во весь рост, широко взмахнув руками и оросив кровавыми брызгами кошмарное существо.

При попадании живительных капель оно на мгновение замерло, но тут же, значительно стремительнее, чем раньше, протянуло вперед свои сгустки-щупальца. Однако на сей раз объект его охоты изменился, и оно коснулось ими Глеба.

Тому подобное прикосновение придало силы, и он попытался было вскочить на ноги, но на мече, рукоять которого по-прежнему крепко сжимала его правая рука, устойчиво покоилась левая ступня волхва, а тупой конец посоха продолжал упираться в грудь князя, на корню пресекая все попытки убраться подальше от этого страшного места.

Буквально через несколько секунд упорного сопротивления место это оказалось попросту гибельным для Глеба, ибо существо уже окутало до половины его левую руку, и мертвенный холод, мгновенно сковавший ее, продолжал упорно ползти все дальше и дальше, приближаясь к сердцу.

— Врешь, волхв, — вновь почти беззвучно прошептали губы князя. — Это за Константином пришли, токмо ошиблись малость.

Его глаза продолжали оставаться широко раскрытыми, до самой последней секунды тая в себе отчаянную полубезумную надежду и веру в правоту сказанного.

Всевед ничего не ответил, ибо был занят другим.

С необычным для почтенного благообразного старца проворством он отложил посох в сторону, осторожно ухватил ноги Константина и переместил их, насколько позволяли цепи узника, чтоб между ними и головой Глеба образовалось пространство.

Затем все так же быстро он поднял огромный пук смоляных факелов, лежащих возле Парамона, умершего от ужаса при виде страшной твари, и зажег их все разом от торчащего в стене.

Продолжая стремительно, далеко не по-стариковски двигаться, он с силой воткнул в землю зажженные факелы, ограждая с трех сторон полностью поглощенного мерзким студнем Глеба.

— Плат мне метни! — зычно крикнул он Доброгневе, подскочив к подножию каменной лестницы.

Та послушно бросила отданное ей Всеведом полотно, но едва она — ох уж это извечное женское любопытство — попыталась войти и даже сделала уже шаг вниз, как была остановлена властным воспрещающим окриком Всеведа.