Весь «Парадиз» втихаря судачил о том, что «хозяин по уши втрескался в эту мартышку», а тот уж и не боялся выглядеть смешным. На вопрос: «Где Александр Федорович?» — секретарша Ожогина с привычным равнодушием отвечала: «Посмотрите в ротонде». Только два человека не подозревали о его страсти: Зарецкая и сама Ленни. Вероятно, потому, что находились слишком близко от источника страсти.

Неожиданно она получила два письма от Эйсбара. Лизхен переслала их с посылкой, набитой шарфами, зефиром и шелковым бельем — о, заботливая Лизхен! Ленни не сразу открыла конверты — характерная остроугольная клинопись его почерка отозвалась в ней маленькой, но болью. Но любопытство взяло верх. Да и, кажется, внимание Ожогина, хоть и покровительственное, церемонное, но все-таки немного подняло «ее цену» в ее же глазах. В письмах ничего не было о самом Эйсбаре, только наброски нескольких сцен с вопросами: думаешь, так получится; а так? Идеи грандиозные — ничего не скажешь: пятидесятитысячная массовка течет как извилистая река длинным, длинным планом. Проскользнуло упоминание о помешательстве Жореньки — ну, этого следовало ожидать.

Между быстрыми набросками мизансцен в его духе — одной жесткой линией — вкралась зарисовка скульптурной композиции, которая совершенно Ленни озадачила: она не предполагала, что такого рода сплетения и позы имеют право на существование где-либо, помимо алькова влюбленных. Очевидно, рука Эйсбара перерисовала некий каменный барельеф, которому, похоже, немало сотен лет. Приписка мелкими буквами около рисунка гласила: «Деревня Каджухаро. 22 храма Камасутры. Говорят, строители храма спустились с Луны. Не кажется ли тебе, что в этих позах есть что-то одноразовое? Потом никак не разогнешься в первоначальное положение. Не верю, как говорит наш классик. А ты как думаешь?» Ленни посмотрела на дату — думать было бессмысленно: письмо было написано почти полгода назад. Впрочем, и полгода назад она не стала бы отвечать. Но… как ни странно, через традиционно холодный и отстраненный текст сквозила легкая тоска. Он обращался к ней на «ты». И в этой непривычной фамильярности ей почудилось его желание близости. Или только почудилось? И в интонацию тоски вылилась злость на то, что в Индии все идет не так, как он хочет? «Это его дело. Забудь!» — сказала себе Ленни.

В начале мая горячий грузинский князь Гогоберидзе устраивал прием по случаю окончания съемок серии о капитане Бладе, в которой сыграл одного из пиратов. На радость студии, князь умудрился по ходу съемок никому не перерезать горло, хотя ятаганами размахивал кровожадно, как в кадре, так и вне его, особенно когда, сверкая глазами, подлетал к режиссеру, удумавшему отодвинуть пирата в угол сцены или лишить возможности поцеловать розовощекую блондинку.

— Удушу! — орал Гогоберидзе в адрес блондинки. — Удушу пацэлуем, и бэздыханное тэло красавыцы унэсут арлы!

К празднику прибыла подвода с дарами горной страны. Уже овцы и барашки отвизжали свое: в программе значились шашлыки, а также пение а капелла и фейерверк. Хрусталь, серебро, шелковые скатерти… Палуба трехмачтового парусника, бывшего главной декорацией серии, превратилась в роскошную ресторацию. На столах высились серебряные кубки. К верхушкам мачт прикрепили прозрачный занавес, который облаком обвил корабль, превратив его в шатер. Прием был провозглашен как маскарадный. Тема, конечно, пираты. Большинство гостей явились с перевязанными черной ленточкой глазами. Но иные проявили фантазию.

— Александр Федорович, там госпожа Мелентьева из «Воскрешенных дважды» пришла в костюме… — Петя, запыхавшись, пробирался сквозь толпу к Ожогину. — Она… Она…

— Что «она», Петя?

— Она одета только в веревки! По ее мнению, это костюм похищенной герцогини! А ведь над нами и так висит цензура! Здесь же писаки!

Стоящие вкруг Ожогина коммерсанты, приглашенные с целью демонстрации продуктивности щедрых вложений, оживились: где же эта, с позволения сказать, похищенная. Петя, чуть не падая от ужаса, топорщил глаза и показывал рукой: там, там! Ожогин добродушно махнул рукой, и купцы, откланявшись, проследовали для лицезрения «звезды» маскарада.

Поднявшись на капитанский мостик, Ожогин смотрел на толпу, бурлящую на палубе. Он и хотел увидеть Ленни и не хотел. Уже несколько раз он просыпался ночью с ощущением паники — конечно, он ей не нужен, конечно. Не стоит и рассчитывать на что-то другое. Еще ему было стыдно перед Ниной. Он по-прежнему покорно приходил по ночам в ее флигель, коротко целовал полные плечи, старался соответствовать ее любовному жару; но давно чувствовал, что и ее сильные губы, и пышное тяжелое тело стали чужими. Поглаживая ее волосы, подстраиваясь под ее дрожь, он думал о том, что забыл поставить подписи на двух контрактах, потом переносился мыслями на строительство павильона для «Молчаливого солдатика» — о, эта серия про юного солдата Великой войны, воскресающего дождливыми ночами, чтобы охотиться на обидчиков тихих людей, на ней столько прольется слез! — одновременно целовал, как любила Нина, ее прикрытые веки и боялся признаться себе, что думает о стрекозе Ленни. На самом деле он не мог себе представить, как прикоснуться к ее хрупкому трепещущему телу, — ни малейшей идеи. Бестелесна.

Ленни, увидев Ожогина на мостике, взбежала к нему по трапу. Была она в тельняшке и матросских штанах. Хлоп — прыжок! И вот она около него. На шее у нее болтался фотоаппарат.

— Александр Федорович! Приветствую вас! А Гогоберидзе нанял нас с Лурье для фоторепортажа, так что я здесь, можно сказать, по служебной надобности. Вам придется меня подкупить, чтобы фото с госпожой Мелентьевой в веревках не попали газетчикам! Вы почему не в маскарадном костюме? — смеясь, болтала она. Ожогин не успел ничего ответить. К ним подошел виночерпий, разливающий вино из громадного рога. Ожогин подставил стакан, сделал сразу несколько глотков — вино было терпкое, старое. Он вдруг решил идти ва-банк. Но как?

Внизу, на палубе, стояла, глядя на них, Зарецкая. Ленни увидела ее и помахала рукой, приглашая подняться. Зарецкая коротко кивнула, отвернулась и быстро пошла прочь. Только что она слышала разговор, поразивший ее. Досужие сплетни, вздор, ерунда, но… Две полуголые старлетки («Прости господи!» — фыркнула Зарецкая, проходя мимо) мололи чушь, попивая винцо.

— Послушай, крошка, — говорила та, что была голой сверху, — правда, что хозяин влюблен в ту мартышку? — и указывала бокалом на капитанский мостик.