— Я достаточно взрослый, чтобы говорить от своего собственного имени! — прогремел дядюшка, хлопнув ладонью по столу (соковыжималка для лимонов подпрыгнула). — Я не требую, чтобы в страну пускали всех. Я не идиот и понимаю, что это невозможно! Я говорю о тех, кто уже давно здесь живет и настолько адаптировался к нашей жизни, что они уже почти не иностранцы…

— Если они живут легально, то да.

— Какая разница? Сделать их частью нашего общества — это одно из наших наиболее незначительных обязательств по отношению к третьему миру, хотя бы за все то зло, которое мы ему причинили.

— Вы говорите о колонизации? Она принесла не только зло. Таково мнение нынешних серьезных историков.

— А что вы скажете о неоколониализме? О мультинациональных корпорациях?

— Да, разумеется, все это есть. Но дайте мне договорить. Итак, принимая всех иностранцев, без разбору, без документов, вы открываете путь пороку (при этом слове дядюшка возвел глаза к небу). И может получиться так, что те малийцы, алжирцы и китайцы, которые собираются обосноваться в стране, чтобы честно работать, у которых в порядке документы, напротив, могут остаться не у дел…

На этот раз дядюшка не возражал, и тогда библиотекарь совершил самую большую ошибку за этот вечер. Он начал добивать противника, вместо того чтобы дать ему время собраться с силами для нового сражения.

— По сути, если вы признаете, что мы не сможем принять всех и что количество рабочих мест ограничено, то тогда, предоставляя эти места тем, кто уже здесь — только по той причине, что они здесь, — вы объективно мешаете приезжать в страну всем тем, кто заслуживал бы этого во много раз больше.

Мартен, который счел это действительно важным вопросом, попытался вклиниться в спор, произнося при этом слова «квоты» и «критерии». Но дядя его не поддержал. Предприняв тактический маневр и сменив — по крайней мере, на некоторое время — шумное негодование на легкий сарказм, он предпочел вовлечь собеседника в настоящую дискуссию. Та, что уже велась, оказалась бесполезной, заявил он, потому что противопоставляла два несопоставимых видения мира.

— Ах, вот как? — вежливо спросил Моравски.

— У правых и левых свои взгляды, — продолжал дядя, — и их нельзя сравнивать, как сахар и соль.

— Однако многие нынешние знаменитые кулинары, — прошептал библиотекарь, — изобретают блюда, где соль и сахар удачно сочетаются.

— Вроде курицы с вареньем? Оставляю ее вам!

— Оставим лучше подобные метафоры.

И библиотекарь прежним спокойным тоном призвал на помощь Историю, «простую и великую Историю», которая является «огромной естественной лабораторией» и в силу того неизмеримо выше относительности наших понятий. Она постоянно демонстрирует нам эволюционные процессы, сближения, масштабные перевороты. Например, в эпоху «дела Дрейфуса» Октав Мирбо, [71] сторонник правых, в конце концов присоединился к дрейфусианцам, которых с самого начала поддерживал Поль Леото, [72] человек, которого также вряд ли можно было бы причислить к левым. С другой стороны, сторонники левых, Жюль Гюэс, а вначале даже сам Жорес, колебались, стоит ли защищать «предателя» Дрейфуса. Во время Второй мировой войны можно было наблюдать, как самые преданные сторонники левого движения становились коллаборационистами, между тем как роялисты и правые присоединялись к Сопротивлению. Впрочем, если бы не подобные перемещения, как могло бы меняться большинство людей?

— Есть люди, — добавил он, — которые становятся левыми из-за правых убеждений: например, коммунисты-сталинцы, готовые к физическому насилию, цензуре и предвыборным подтасовкам, — разве они левые? И наоборот, во Франции и в Италии существуют демократы-христиане, считающие себя правыми, но способные на истинное благородство в социальной политике, а также «либералы», весьма «либеральные» в плане нравов. Вы могли бы заметить, — заключил он, — что все прогрессивные сторонники контрацепции и абортов считают себя правыми: Невирт, [73] Симона Вайль. [74]

И на какую-нибудь Кристин Бутен [75] всегда найдется своя Розелин Бланшо.

— Не валите все в одну кучу! — возмущенно воскликнул дядя. — Вы прекрасно понимаете, что по сути своей человек левых взглядов не имеет ничего общего с правым! Наилучший пример — это вы и я, которые не могут достичь согласия практически ни по одному вопросу!

— Тогда получается, что вы правый? — вкрадчиво спросил библиотекарь, допивая свой коктейль. — Потому что я-то как раз левый.

Дядя фальшиво рассмеялся. Я подумал, что он наконец обратит все в шутку и разговор войдет в мирную колею. Но тут он, обращаясь уже непосредственно ко мне, спросил, что я думаю обо всем этом — правых, левых и так далее. Но он явно выбрал неподходящего собеседника. Я едва удержался, чтобы не сказать ему, что у меня даже нет избирательной карточки, — Эглантина тоже упрекала меня за это. Я лишь пробормотал, что достойные люди есть в обоих лагерях и я одинаково уважаю как Фабьюса и Рокара, [76] так и Ширака и… (тут дядя скорчил жуткую гримасу, и я воздержался от того, чтобы продолжать список). По моему мнению, то, что действительно имеет значение, — это, пожалуй… (я помедлил, стараясь выиграть время) убежденность и готовность пойти на жертвы во имя своих взглядов — одним словом, личное мужество и порядочность.