На английских подмостках впечатление от блестящей игры Аннабеллы Уэллс несколько подпортили слухи о ее буйных эксцентричных выходках, но в Париже, особенно на площадках киностудий, она по-прежнему считалась одной из самых великих. Она сохранила красоту, хотя и в несколько помятом виде, а также индивидуальность, которую нельзя было сбросить со счетов, даже если бы все ее прелести окончательно увяли. Перед Аллейном предстала яркая и все еще обворожительная женщина.

Аннабелла протянула ему руку и одарила фирменной «улыбкой мятущейся души».

— Мне сказали, что вы — охотник за крупной дичью, — произнесла она, — и тем разожгли мое любопытство.

— Рад, что они пришли к такому выводу.

— Вывод по-своему правильный, не так ли? Вы и сейчас идете по следу какого-нибудь мастодонта преступного мира?

— Я здесь в отпуске с женой и ребенком.

— Ах да! Красавица, рисующая знаменитые картины. Баради с Глендом сказали мне, что она красива. А почему вы сердитесь?

— Разве?

— У вас такой вид, словно разговоры о жене вас раздражают, но вы не хотите этого показать.

— Странно…

— Баради действительно немного несдержан… Что есть, то есть. Вы видели Оберона?

— Мельком.

— Что вы думаете о нем?

— Разве вы не у него гостите?

— Нет, вы просто невероятны, — воскликнула Аннабелла. — Гораздо более запредельны, чем Оберон.

— Меня заинтересовала его философия.

— Мне так и сказали. И какого рода ваш интерес?

— Личный и научный.

— А мой интерес личный и ненаучный.

Аннабелла открыла пачку сигарет.

— Похоже, бесполезно предлагать вам «Кэпстен», — усмехнулся Аллейн.

— Попробуете одну? — предложила Аннабелла. — Египетские. Замертво не рухнете.

— Спасибо. Не стоит на меня добро переводить. — Аллейн поднес ей зажигалку. — Интересно, удастся ли мне уговорить вас не упоминать о моей работе.

— Милый, — подхватила Аннабелла, которая так обращалась ко всем, — в свое время вы могли уговорить меня на что угодно. Беда в том, что вы даже не пытались. Может на сей раз попробуете… Почему вы так на меня смотрите?

— Размышляю, можно ли полагаться на любителя героина. Вы ведь предпочитаете героин?

— Да, — ответила Аннабелла. — Я получаю его из Америки.

— Как печально.

— Печально?

— Вы не употребляли героин, когда играли Гедду Габлер в «Юникорнс» в сорок втором году. Смогли бы вы сейчас повторить тот успех?

— Да! — резко ответила Аннабелла.

— Какая жалость, что вы этого не делаете!

— В моем последнем фильме я играла, как никогда в жизни. Это признают все! — Она смотрела на Аллейна с ненавистью. — Я по-прежнему многое могу.

— Наверное, раз на раз не приходится. Кино не столь требовательно, как театр. Камеры подождут, а вот галерка ждать не будет. Или я ошибаюсь?

Аннабелла подошла к нему и ударила тыльной стороной ладони по лицу.

— Вы сильно сдали, — сказал Аллейн.

— Вы с ума сошли? Что вы задумали? Зачем вы здесь?

— Я привез доктору Баради одну пациентку. Все, что я хочу, это уйти отсюда так же, как пришел — в полной безвестности.

— И вы полагаете, что, оскорбляя, вы уговорите меня помочь вам.

— Я полагаю, что вы уже побеседовали обо мне со своими друзьями и они послали вас проверить, правы ли вы.

— У вас огромное самомнение. Зачем мне было беседовать с ними о вас?

— Затем, — сказал Аллейн, — что вы боитесь.

— Вас?

— Совершенно верно. Меня.

— Идиот! — вспыхнула Аннабелла. — Явиться сюда с умирающей старой девой, фифой-женой и несносным ребенком! Ради бога, идите к черту и отдыхайте себе на здоровье.

— О большем я и не мечтаю.

— Почему вы не хотите, чтобы они знали, кто вы такой?

— Это может испортить мой отпуск.

— Вас можно понять по-разному.

— Вы правы.

— Почему вы сказали, что я боюсь?

— Вы дрожите. Возможно, конечно, вас трясет с похмелья или у вас ломка, но, думаю, дело в другом. Вы ведете себя как испуганная женщина. И ударили меня тоже с перепугу.

— Вы говорите отвратительные, непростительные вещи.

— Разве здесь прозвучало хоть слово неправды?

— Моя жизнь принадлежит мне, и я имею право делать с ней все, что мне заблагорассудится.