18 июля 1943 г. Тегеран.

Советское посольство.

Тов. Сталин

Затягиваюсь вкусным ароматным дымом, особенно приятным после долгого воздержания, стараясь на время отвлечься от забот. Но долго наслаждаться не удается. Где-то неподалеку раздается странный звук, похожий на отдаленный взрыв. В комнату вбегают охранники, оттесняют меня в угол, несколько человек занимают позиции у окон. Чатлахи, у нас что, война началась? Немецкие десантники высадились, что ли?

— Что случилось, товарищ Доморацкий?

— Не могу знать, товарищ Сталин. Действуем по инструкции.

— По инструкции, по инструкции. Развели, понимаешь, бюрократию и секретность, ничего не знают, — ворчу скорее из внезапного чувства противоречия, чем от злости. Неужели не смогли полностью ликвидировать нацистскую агентуру? ТАМ — удалось, даже фильм про эти события был. Охранники молчат. Не успеваю рассердиться как следует, в дверях появляется Власик и с ним Лаврентий. Охранники сразу покидают кабинет.

— Разрешите? — можно подумать, я запрещу, формалисты хреновы. Здороваемся, и Лаврентий докладывает:

— …Перехвачена диверсионная группа противника, пытавшаяся проникнуть на территорию английского посольства через водоканал. При попытке задержания произошел взрыв имевшегося у диверсантов взрывного устройства. Погибло четверо диверсантов, один — тяжело ранен, захвачен. Один уцелел, легко ранен, ушел. Сейчас его ведет наружное наблюдение.

— На резидентуру выйти хотите?

— Да, товарищ Сталин. Есть надежда на «игру».

— Правильно. Что же, ваши действия одобряю, — поворачиваюсь к нетерпеливо переминающемуся с ноги на ногу Власику. — А что скажет товарищ Власик?

— Товарищ Сталин, начальник охраны президента требует объяснений. И англичане тоже… волнуются.

— А вы их успокойте, товарищ Власик, — отхожу к столу, набиваю трубку и обдумываю пришедшие в голову соображения. — Господину Майклу Рейли расскажите все, кроме информации об отпущенном диверсанте. Англичанам скажите лишь о предотвращении террористического акта и убитых диверсантах. С намеком, что их охрана эту группу прошляпила. Понятно? Не прямо, а намеком.

— Слушаюсь, товарищ Сталин.

— Можете быть свободны. А вас, товарищ Берия, я попрошу задержаться…

На вечернем заседании Рузвельт задумчив чуть более, чем обычно. Недавнее морское сражение с японцами, выигранное с большими потерями, если доверять данным нашей разведки, и сегодняшнее происшествие явно не прибавляли оптимизма президенту Северо-Американских Штатов. Зато Черчилль явно пытается взять реванш за утренний конфуз. Обсуждаем послевоенное положение в Европе. Раскуривая сигару, Черчилль говорит, что союзники должны нанести такой сокрушительный удар по Германии, чтобы она никогда больше не могла угрожать другим народам. Рузвельт согласен с этим. Я тоже, но добавляю, что, если не будут приняты особые меры, Германия скоро восстановит свой потенциал и будет снова представлять угрозу для мира. Поэтому я предлагаю ввести в Германии, как и в других странах, поддерживающих нацизм и фашизм, а также оккупированных нацистами, но поддерживающих их своим промышленным потенциалом, внешнее управление в виде Союзных Контрольных Комиссий. При этом я выдвигаю предложение о том, что держава, освободившая от фашистов более половины оккупированной территории любой страны, имела преимущественное право влияния на эту страну.

Черчилль в ответ замечает:

— Как же тогда законное польское правительство? Мы начали войну с Германией из-за того, что она напала на Польшу. В свое время меня удивило, что Чемберлен не стал вести борьбу за чехов в Мюнхене, но внезапно в апреле 1939 года дал гарантию Польше. Но одновременно я был также и обрадован этим обстоятельством. Ради Польши и во исполнение нашего обещания мы, хотя и были не подготовлены, за исключением наших военно-морских сил, объявили войну Германии и сыграли большую роль в том, чтобы побудить Францию вступить в войну. Франция потерпела крах, но мы благодаря нашему островному положению оказались активными бойцами. Мы придаем большое значение причине, по которой вступили в войну. Я понимаю историческую разницу между нашей и русской точками зрения в отношении Польши. Но у нас Польше уделяется большое внимание, так как нападение на Польшу заставило нас предпринять нынешние усилия. Я также очень хорошо понимал положение России в начале войны, и, принимая во внимание нашу слабость в начале войны и тот факт, что Франция изменила данным ею гарантиям в Мюнхене, я понимаю, что советское правительство не могло рисковать тогда своей жизнью в этой борьбе. Но теперь другое положение, и я надеюсь, что если нас спросят, почему мы вступили в войну, мы ответим, что это случилось потому, что мы дали гарантию Польше. Я хочу прибегнуть к примеру о трех спичках, одна из которых представляет Германию, другая — Польшу, а третья — Советский Союз. Все эти три спички должны быть передвинуты на запад, чтобы разрешить одну из главных задач, стоящих перед союзниками, — обеспечение безопасности западных границ Советского Союза.

Хитро придумано. Обеспечить безопасность наших границ, а заодно усилить Польшу. Помню я, как они нас отблагодарят за это. Нет, Германия мне нужна целиком. ГДР была и будет самым верным нашим союзником. Польша же обойдется незначительными подачками. Хватит ей выхода к морю и возвращения земель в Белостокском выступе.

Отвечаю Черчиллю:

— Я должен сказать, что Советский Союз не меньше, а больше других держав заинтересован в хороших отношениях с Польшей, так как Польша является соседом СССР. Мы — за восстановление Польши. К тому же Польша действительно одна из самых пострадавших от нацистской оккупации стран. Но мы отделяем Польшу от эмигрантского польского правительства в Лондоне. Мы порвали отношения с этим правительством не из-за каких-либо наших капризов, а потому, что польское правительство присоединилось к Гитлеру в его клевете на Советский Союз. Все это было опубликовано в печати.

Показываю, доставая из портфеля, распространяемые аковцами антисоветские листовки, напоминаю о поддержке ими немецкой провокации в Катыни. Рузвельт внимательно рассматривает и передает дальше. Черчилль, чувствуя отсутствие поддержки Рузвельта, сразу же отступает, утверждая, что хотел лишь обсудить новые границы Польши. Отвечаю, что восточные границы вполне определенны и пройдут по линии Керзона. Тут же Черчилль и Иден встревают с уточнениями по поводу южных и северных участков границ.

— Львов никогда не принадлежал России, — замечает в азарте спора Черчилль.