– Ты что-нибудь слышал? — с живостью спросила графиня.

– Благодаря щели в досках моей хижинки, щели, оказавшей мне уже немало полезных услуг, я видел их и слышал, как будто мы все трое разговаривали у камина.

– Как выглядел господин Марселанж?

– Печально и мрачно.

– О чем он говорил?

– О своем скором отъезде в Мулен и об аренде Шамбла. И от того и от другого нотариус его отговаривал, потому что я скоро понял, что второй-то и был нотариус.

– Гранжон, может быть? — спросила графиня.

– Именно. Итак, нотариус говорил господину Марселанжу, что зря он уезжает из Шамбла, если только на это у него нет веских причин. Я передаю вам их разговор в точности как слышал, графиня, — прервал сам себя Арзак.

– Я не сомневаюсь, Арзак, продолжай.

– Ну да, у меня есть веские причины для отъезда, — ответил господин Марселанж. — Настолько веские, что не решился сообщить их вам у себя, поскольку я опасаюсь, что кто-то из слуг шпионит за мной — некоторые ведь подкуплены графиней. И я привел вас сюда, в поле, где я, по крайней мере, уверен, что никто не услышит нашего разговора. Можете себе представить, как я обрадовался, — прибавил Арзак. — Я затаил дыхание и не шевелился, как сурок в своей норе.

– Дальше! — прошептала графиня отрывистым и нетерпеливым голосом.

– Господин Марселанж закрыл глаза рукой и стоял так несколько минут, не говоря ни слова, потом приподнял голову и продолжал:

– Я уезжаю отсюда, господин Гранжон, потому что боюсь двух женщин.

– Двух женщин! — вскрикнул нотариус с удивленным видом. — О боже мой! Чего же вы можете бояться со стороны двух женщин?

– Гранжон, — продолжал господин Марселанж, понизив голос и смотря нотариусу прямо в глаза, — эти две женщины — графиня ла Рош-Негли и ее дочь, и если вы их знаете, особенно если знаете графиню, вы поймете мой страх.

– Он так и сказал?! — гневно вскрикнула графиня.

– Чего же вы можете опасаться со стороны графини? — удивился нотариус.

Мне показалось, что господин Марселанж не решался говорить, но это продолжалось недолго.

– Я не стану ничего от вас скрывать, вы узнаете все, — произнес он. — Уже несколько месяцев меня повсюду и ежечасно преследует предчувствие, которое не дает мне спать по ночам. Это предчувствие скорой насильственной смерти.

– Убийства? — вскрикнул нотариус.

– Да, — признался господин Марселанж. — Я вижу повсюду и ежечасно, днем и ночью, нож или ружье убийцы, направленные мне в грудь; вот почему я хочу уехать отсюда через три дня, я ни за что не останусь здесь, даже если мне придется лишиться поместья Шамбла.

– Но какие у вас основания полагать, — удивился нотариус, — что женщина, графиня ла Рош-Негли…

– О! — перебил его господин Марселанж. — У графини есть двое преданных псов, которые по одному ее знаку способны на все: это ее слуги Мари Будон и Жак Бессон.

Мари Будон пожала плечами, но лицо Жака Бессона слегка помрачнело, и этот почти неприметный нюанс не ускользнул от внимания графини, которая следила за реакцией Жака на рассказ Арзака.

– Дальше! — холодно приказала она.

– Впрочем, — продолжал господин Марселанж, — это предчувствие настолько сильно преследовало меня и я так твердо был уверен в своей скорой и неизбежной смерти, что не колеблясь назвал им имена людей, на которых они должны донести, если убийство все-таки совершится.

Арзак умолк, и воцарилось тягостное молчание. Каждый из присутствовавших по-своему отреагировал на услышанное. Госпожа Теодора сидела бледная как полотно, по-видимому, не в состоянии о чем-либо думать. Лицо графини хранило гордое и презрительное выражение, однако она украдкой бросала тревожные взгляды на Жака Бессона, который старался казаться спокойным и бесстрастным, хотя дрожание уголков губ говорило о том, что он сильно взволнован. Что же касается Арзака и Мари Будон, то на их лицах читалось лишь полное равнодушие, к которому у Мари примешивались непоколебимая смелость и глубокое презрение к опасности.

– Это все? — спросил наконец Жак Бессон как ни в чем не бывало.

– Почти, — беззаботно ответил пастух.

– Что же еще сказал господин Марселанж? — поинтересовалась графиня.

– Он сказал нотариусу, пожав ему руку, что не может выразить словами, как он рад уехать из Шамбла, кровли и башни которого с некоторых пор приняли в его глазах зловещий вид большой гробницы. Потом они оба ушли по дороге к замку.

После довольно долгой паузы графиня обернулась к Жаку Бессону и спросила его, придав каждому своему слову особую выразительность: