Шрифт:
– Две бутылки… зельтерской… – заказал Юра.
За одним из столиков кафе Вышко-Вершковский говорил собеседникам:
– Чудо явилось! – торжественно провозгласил раскрашенный человек. – Поэт Илья Царевококшайский!
– Боги Олимпа! – воскликнул Юра.
На эстраде появился не кто иной, как о. Илья, но в каком виде! В ярко-рыжем фраке, в лиловом жабо, с нарисованной на щеке мухой.
– Я прочту новую аэроду, – манерно проговорил он и застыл в трагической позе.
Вера фон Вирен за барьерчиком кафе говорила кому-то в телефон:
– Между прочим, здесь Пирамида. Швыряет сотни!
Лиясь летаньями литавр,Латун лохматый, как кентавр,Среди громовУслышал зовПраматери земных основ… —читал, завывая, чудо-поэт.
– Ни одного ужа! – изумился Вышко-Вершковский. – Декаданс!
В это время Задоров и Яша вошли в цех «Дедала», посвечивая себе дорогу слабым фонарем.
– Неужели этот плутишка гримируется под Ивана Пирамиду? – размышлял вслух Яша. – Хорош!
– А вдруг он сам Иван Пирамида? – смеясь, сказал Задоров.
– Почему вы доверились ему? – спросил Яша.
Задоров остановился.
– Старик, я уже десять лет работаю в подполье. Чутье! Парень талантлив, а талантливые люди сейчас все за нас. Впрочем, станок и кассу, конечно, надо переправить на дачу…
Вдруг Яша схватил старшего товарища за руку. В глубине мастерской за остовом строящегося самолета брезжил слабый свет.
Задоров и Яша по стене подобрались поближе и увидели конструктора Казаринова, который сидел, обхватив лоб длинной ладонью, над чертежами.
– Иван Дмитриевич, – тихо сказал он, не поднимая головы, – я решил лететь сам на «Киев-граде»…
Задоров и Яша, переглянувшись, вышли из темноты.
– Двигатель остается прежним, я сделал новый расчет, – торопливо заговорил Казаринов. – Вот взгляните… здесь мы укрепим ферму за счет добавочных стоек.
Задоров присел к столу и спросил тихо:
– Почему вы решили лететь, Павел Павлович?
– Вы же видели, Брутень не выразил восторга, а Пирамида – это миф. Если полет удастся, мы получим ассигнования и продолжим работу. Иначе – тупик! Эти господа клюют только на рекорды…
– Хотите, я полечу вместо вас? – горячо, почти как Юра Четверкин, сказал Задоров.
– Вам нельзя, Иван Дмитриевич, – Казаринов поднял голову и мягко улыбнулся. – У вас и на земле еще много дел.
Публика в «Лунатиках» встревожена. Не менее пятнадцати черных котелков вышли из декоративного кустарника и перелезли через барьер в кафе. Лишь поэт на сцене, ничего не замечая, продолжает витийствовать.
– Где Пирамида? – спрашивает Отсебятников Панкратьева.
– В отхожем месте, госп… пардон, в туалете, мусью.
В кафе появляется Юра Четверкин без «пирамидского» грима. Он подходит к Лидии для решительного объяснения.
– Лидия Дмитриевна, я – Четверкин!
Лидия морщится.
– Какой еще Четверкин? Что вам угодно?
Двадцатый век разодран в клочья,Сигналы радио летят,Аэроплан рычит по-волчьи,Терзая тучи, как ягнят.Дико взвыв, Илья Царевококшайский закончил аэроду.
– Чудо свершилось! – объявил раскрашенный человек.
– Пройдемте, господин хороший! – котелки взяли его под бока.
– Туалет пуст, ваше высокоблагородие! – испуганно рявкнул Панкратьев.
– Что-о?! – завопил Отсебятников. – Упустили?!
– Позвольте, если туалет свободен, – попросился смиренный поэт.
– Взять мерзавца!
Котелки обратали Царевококшайского.
– Не имеете права мять духовное лицо! – рванулся Юра.
– Взять мальчишку!
– Отрок мой подопечный! – возопил изумленный поэт.
Отсебятников тангообразно скользнул к Лидии.
– Мадмуазель, вы арестованы!
Вдруг произошло неожиданное. В кафе с громкими возмущенными возгласами на родных языках вошли иностранные пилоты. Обычно меланхоличный Луи Каюзак сейчас с горящими глазами играл на гитаре «Марсельезу». Фон Лерхе нервно колотил тростью по черным котелкам. Тацуо Хаара щетинился приемами карате. И наконец, Ринго Джеггер тащил за собой на лассо до смерти перепуганного фабриканта Ветчинкина.
– Мерд! Шайзе! Блади Ветчинкин, сан ов де бич! Капиталиста нехолосая! Стыд! Стыд! – восклицали пилоты.