Шрифт:
– Эй, главстаршина, глянь-ка. Узнаешь?
– Женька Малахитов, – хмуро сказал типус. – Царствие ему небесное…
С этими словами он вышел.
– Он что же?.. – спросил Петя.
– Погиб Женька. А этот… – Мамочко кивнул в сторону арены, – не тот человек, не тот… Недаром он в военкомате притерся, возле документов…
– А вы откуда знаете, товарищ Мамочко? – спрашивает, стуча зубами, Петя.
– А вот оттуда. – Мамочко показывает мальчику издалека какую-то красную книжечку. – Всего сказать тебе не могу. Теперь понимаешь?
– Кажется, догадываюсь, – постукивая зубами от напряжения, говорит Петя.
– Будем брать, – жестко говорит Мамочко. – Но для начала нужно его незаметно обезоружить. Возьмешь на себя?
– Да!
– Молодец! Горжусь! – рявкает гигант. – Вместе с ними горжусь! – Он показывает рукой на «товарищей по оружию». – Ты сам из Ленинграда?
– Да, из Ленинграда… – шепчет Петя.
– Ленинград… – с тяжкой мужской горечью произносит Мамочко и на секунду, как бы отрешается, как бы уходит памятью в былые бои. Потом как бы смахивает воспоминания, журчит ласковым котом: – Ну, а как у тебя на билетном фронте?
Вконец замороченный мальчик кладет на стол пачку денег. Мамочко небрежно смахивает деньги в ящик стола, поясняя – «спецфонд» – и, наконец, наносит завершающий удар, последний мазок на холсте: ставит на стол лакированные туфельки.
– А это тебе. Узнаешь, Петяй? Матухины, ленинградские?
– Откуда вы знаете? – заплетающимся языком спрашивает мальчик.
– Мы все знаем…
Поздним вечером 9 мая 1945 года в мраморном доме, как и во всем городе, как и во всей стране, люди не спали. Во всех кабинетах и углах включенные на полную громкость радиоточки передавали музыку. Все ждали…
– Камил Баязитович, ну скажите, ну, пожалуйста, – приставал к административному работнику фотограф-сапожник дядя Лазик. – Ведь сегодня, правда же? Сегодня, да? – он многозначительно показывал на круглую тарелку репродуктора.
– Поживем – увидим, – посмеивался Камил Баязитович. – Всякому овощу свое время. Главное, товарищи: враг будет разбит, победа будет за нами.
– Нина Александровна! Товарищ Самолюбовер! – бросился дядя Лазик к соседке-юрисконсульту. Он был охвачен радостным возбуждением. – Думал ли я, отступая из Гомеля, что доживу до этого дня?!
Нина Александровна в парадном крепдешиновом платье курила толстую папиросу «Герцеговина Флор» и прослушивала патефонную пластинку:
Сашка, как много в жизни ласки.Как незаметно бегут года… —хрипел патефон. Дама с затуманенным взором протянула дяде Лазику портсигар с «Герцеговиной».
– Всю войну берегла и вот не сдержалась. Это «Герцеговина Флор». В нашем кругу до войны курили только эту марку. Угощайтесь, Лазарь, но прежде дайте-ка я вас поцелую.
Дядя Лазик зашатался, потрясенный отличнейшим поцелуем, и с папиросой за ухом бросился на кухню.
На кухне поправившаяся тетя Зоя, раздув огонь под гигантской миллионерской плитой, во главе целого отряда женщин колдовала над пирогами. Ребята крутились вокруг плиты, но тетя Зоя на них покрикивала:
– Цыц-те! Вот как объявят, так и запируем…
– Товарищи женщины! Это нужно увековечить! – Дядя Лазик влез на кухню со своей треногой. – Пирог победы! Внимание!
– Дядя Лазик, – дернул его за штанину какой-то малыш. – А что бы вы с Гитлером сделали, если бы поймали?
– Я бы! Я бы! – задохнулся дядя Лазик. – Я бы отхлестал мерзавца по щекам! При всех, дети! Заметьте, при всех!
Женщины и дети сгруппировались вокруг плиты для снимка, но тут в кадр, потрясая роскошными мускулами, влез хмельной Боря Мамочко.
– Кому война, а кому мать родна! – басит он косым ртом. – Эй, Лазик, курочка ряба! Я тебя имел!
Играя плечами, выпирающими из белой майки, молодой инвалид стал теснить фотографа в коридор, напевая:
Дорожку, не спеша,Старушка перешла,Навстречу ей бежит мильционер…– Борис, возьмите себя в руки, – говорит дядя Лазик. – В такой день, Борис!
В коридоре появилась Марина, и Мамочко тут же забыл про фотографа. Девушка шла быстро, вид у нее был озабоченный и хмурый, но Мамочко преградил ей дорогу.
– Маринка, с победой! Хочешь портвейну? Маринка, новую жизнь хочу начать, от тебя зависит… махнем в Ашхабад?
– Ну вас к черту, Мамочко! – Марина резко оттолкнула его и хлопнула перед его носом дверью.
– Видали?! – возопил Борис. – Инвалида обижают! Ахиллеса Второй мировой войны! Ну, Маринка, запомни – все равно от меня не уйдешь!