Шрифт:
– А вдруг он изобретет что-нибудь другое?
– Ничего он не изобретет. У него в руках пистолет, и в этом его беда. Если бы не было пистолета, нам пришлось бы куда сложнее.
– Неужели?
Дрозд усмехнулся.
– Знаешь, Абрахам Маслоу как-то сказал: «Если единственный инструмент, который у вас есть, это молоток, то вы склонны рассматривать любую проблему как гвоздь». Человек с пистолетом перестает быть изобретательным. Он может только стрелять. А стрелок из этого козла как из доярки балерина. Ты поняла?
– Да, – сказала Света.
– Что ты поняла?
– Ты – моя рыба.
– Что?
– Рыба. Ты. Моя.
Дрозд озабоченно приложил ладонь к ее лбу. Света засмеялась и отстранилась:
– Нет у меня температуры! Разве ты не помнишь? Это из «Ежика в тумане». Когда Ежик упал в воду, его подобрало неизвестное существо. И довезло его на спине до берега. Это существо – как раз ты и есть! Теперь вспомнил?
– Вспомнил, – сказал Дрозд и взял со стула рубаху. – Только с чего ты решила, что это была рыба? Возможно, это был бобер. Я похож на бобра?
Он обернулся к ней и натолкнулся на ее взгляд. Некоторое время они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Как люди, у которых накопилось слишком много того, что нужно сказать.
Лешка заговорил первым.
– Ладно, собирайся, – сказал он, словно продолжая разговор, – а то опоздаем к вечернему кормлению хищника.
Они подъехали к дому, когда уже начало смеркаться. Во дворе пара пенсионеров прогуливала солидного черного скотч-терьера, на качелях висели трое подростков. У соседнего подъезда консьержка о чем-то разговаривала с жильцом, вышедшим выкинуть мусор. Жилец переминался с тапочки на тапочку.
– Жара спала, – заметил Дрозд. – Все сразу ожили. Как лягушки после засухи.
И Света тоже почувствовала себя лягушкой после засухи. Как будто все уже почти закончилось. Она наконец-то не боялась пройти по двору, ни капли не боялась. Лешка прав: убийца не станет стрелять в нее на глазах свидетелей, если только он не стремится в тюрьму. А он не стремится.
Какое счастье – избавиться от страха! Нет чувства, более унижающего человека, чем страх.
По дороге сюда они договорились, что Света ближайшие несколько дней поживет в квартире Дрозда.
…– соберем вещи, кота в переноску – и ко мне, – закончил Лешка и заглушил машину. – Где ты живешь, он знает. А мой адрес еще нужно постараться разыскать.
Они пошли вдоль дома к Светиному подъезду.
– А коты не будут драться? – в третий раз спросила она.
– Драться – нет, – в третий раз терпеливо ответил Дрозд. – Могут пошипеть друг на друга из-за угла. Но мои уже привычные к новичкам.
– Зато Тихон непривычный. Я за него уже переживаю.
– Спокойно, без пены! Они разберутся.
– А если нет? Вдруг начнут драться?
– Ну, значит будет у твоего кота некомплект ушей.
– Лешка!
– Да все будет нормально, успокойся.
Она вздохнула.
– Тихон, конечно, дурак и все такое, но…
– Света… – изменившимся голосом сказал Дрозд.
Света замолчала. Взглянула на него, не понимая, что случилось. А потом перевела взгляд туда, куда он смотрел.
На траве у стены что-то лежало. Какой-то комок, отдаленно похожий на меховой воротник с дешевого пальто. Или на оторванный хвост старого облезлого енота. Или на…
– Тихон, – выдохнула Света. – Тиша!
Она сначала пошла, потом побежала… А потом снова пошла. Когда до кота оставалось пять шагов и уже стало ясно, что можно не бежать.
Они опоздали.
Глава одиннадцатая,
в которой Света возвращается в прошлое
Света медленно опустилась в траву рядом с Тихоном. Протянула руку, но дотронуться до него не смогла.
Дрозд, поменявшийся в лице, поднял голову и посмотрел наверх. Прозрачная кисея развевалась на ветру из распахнутого окна Светиной квартиры.
Он бессильно выругался и отвел глаза. Когда-то молодая белая пушистая кошка, подобранная им на заправке, дождалась, пока ветеринары окончательно вылечат ее от всех болезней, и легко прыгнула в форточку, где летел ей навстречу такой же молодой, белый, теплый пух с тополей. После того случая у него остался шрам на руке. Не от кошки, конечно – она была совсем безобидная кошка, тихая и благодарная. Он закопал ее среди каких-то маленьких белых цветочков, похожих на снежинки. А на следующее утро с таким ожесточением приколачивал сетку к окну, что чуть не забил гвоздь в собственную ладонь.