Я был под градусом. Все были под градусом. И на улице тоже был определенный градус. Минус двадцать точно. Время почти девять вечера. Мне ехать с осмотром в соседнюю часть. Всего 120 км. И мы решили, что поеду именно сейчас. Потому что я военный и должен уметь срываться с места.

Организовали «Урал-4320». Это такая машина с фургоном, господа программеры. Посадили туда совсем молодого бойца и меня за старшего. Бензин не проверили. Вообще ничего не проверили.

Молодой слова сказать не мог — боялся. Все вокруг ходили и громко смеялись. Ну ладно, поехали. В путь взял еще бутылку самогона. Как-то пригрелся, заснул. Проснулся — вокруг дым, почти задыхаюсь. Солдат растолкал меня и вытащил из машины. Как оказалось, полыхнула проводка.

Хрен с ним, я начал орать, чтобы быстрее заводились и ехали дальше. На улице было очень холодно. А вокруг даже огоньков не было. Хмель вышел, ужасно болела голова и колено — когда падал из машины, грохнулся прямо на него.

Боец начал крутить лом, пытаясь завести машину. Становилось так холодно, что мне по-настоящему стало страшно. Одно дело — геройствовать по пьяни. Совсем другое — реальность.

Я зашел за фургон. Начал ныть. Не реветь, конечно. Но истерика потихоньку начиналась. Подошел к бойцу, наорал, ударил пару раз, начал крутить сам.

Потом понял, что мы здесь сдохнем. Я не разбираюсь в машинах, солдат тоже не особо. Вообще ничего не включалось. И дороги вокруг не было видно. Сотовый, разумеется, разрядился. Да и не брал бы он там наверняка.

Спросил бойца, как его зовут, откуда он приехал. Саня. Из Чувашии.

— Пошли в фургон, Саня. Будем пить и греться. Потом спать. Утро вечера мудренее. Авось не умрем.

В фургоне, давясь, без закуски, выпили полбутылки самогона. Легли вместе, чтобы не замерзнуть. Заснули.

Наутро меня колошматило. Я был весь то ли очень горячий, то ли слишком холодный. Саня даже разговаривать не мог. Вышли на дорогу. Вернее, выпали на нее. Ноги отказывали и какая-то странная сонливость появилась. Ну, в общем, безразличие.

Не буду рассказывать про следующие три часа. По моим подсчетам в восемь утра проехала мимо машина с солдатами. Свежее мясо срочников везли куда-то в глубь леса. Как оказалось, именно на ту базу, куда ехали мы.

Нас загрузили, потом помню только, что очень сильно заболело, закололо сердце и стало плохо. Очнулся в госпитале. Начали лечить от пневмонии.

Расскажу, как лечат «от температуры» в военном госпитале. Удивительно простое средство, о котором забыли современные доктора. Ставят на тумбочку две трехлитровые банки с водой, дают немного таблеток. Говорят, что нужно всё это выпить уже сегодня. Ну и всё. Назавтра температуры обычно уже нет. Господа, не забывайте, про жидкость. Пока идет грипп, нужно пить побольше.

Иногда жизнь… это просто жизнь.

В армейском, преимущественно солдатском, жаргоне есть выражение — печать. Я долгое время не понимал, что имеют в виду сержанты, когда говорят: «Мясо еще не прошло печати».

Расскажу вам о призыве на военную службу так, как рассказывают об этом сами солдаты. И о военной службе, которую они проходят. Вообще, мне непривычно говорить «солдаты».

В нашей части и в остальных, в которых я был прикомандирован, солдат называли бойцами.

Все начинается со сборного пункта. Здесь мало интересного. Но будущие бойцы уже начинают примерять на себя роли военнослужащих. При этом бессознательно выдают все страхи, которые не давали им спать последние ночи перед призывом.

Ребята ищут поддержки в окружающих их пацанах, с удовольствием выбирают себе «крутого» лидера. Чаще всего в качестве лидера выступает более-менее прошаренный парень, иногда отсидевший, но чаще всего просто гопник.

Обычно на сборном пункте не происходит ничего страшного. Все страхи уже сидят в головах ребят, заранее подчиняя их армейской дисциплине и своим будущим старшим братьям — сержантам. Заранее оговорюсь — в Российской армии все старослужащие обычно являются сержантами. Редко когда не так, разве что в частях, где таких должностей просто нет.

Приезжают купцы, набирают пацанов и уезжают. Я был в роли такого купца. Ничего похожего на специальный отбор. Просто случайности и пожелания родителей, выражаемые в денежном эквиваленте и явно не мне.

Одетые, обутые, редко когда голодные, будущие бойцы едут в свою часть. Обычно это общий вагон, где места солдатам намеренно не уступают, чаще грубят им или просто сторонятся. Хуже всего дело обстоит в Москве. Откровенное хамство и какая-то непонятная озлобленность. Впрочем, в Москве вагон набивается под завязку.