Дальше был настоящий кошмар. Понять его может только такой же эмоциональный человек, как я. Тогда у меня не было здорового равнодушия или просто умения абстрагироваться. Я просто пропускал все через себя. Мало кто может понять такое состояние, но я был с женой как будто рядом, я чувствовал ее боль и рыдал от унижения, видя ее распластанной на хирургическом столе в процедуре выскабливания. Она говорила, что было невероятно больно. А у меня темнело в глазах, и я стонал от того, что ненавижу Бога.

Потом хирург принес мне плод в склянке. В крови плавало то, что успел увидеть только мельком. Это был мой нерожденный ребенок. Я завернул склянку в бахилы, чтобы просто не видеть, и положил себе во внутренний карман, справа. Она была теплой, крохотное тельце билось о стенки, создавая едва слышимый плеск.

Я ехал в такси, было жарковато, были пробки. Я разговаривал с таксистом, разжимая тиски спазмов горла. Я знал, что потом мне будет очень плохо, я не хотел ощущать того ада, который творился внутри меня. Я просто болтал с таксистом. Вряд ли я что-то видел, кроме марева вокруг себя, но я улыбался и даже смеялся его обычным таксистским шуточкам.

Плод обычно выносят, если ты хотел сдать на генетический анализ. Вот я и вез его генетикам. Мертвое тело ребенка может рассказать о причинах выкидыша, что же его вообще вызвало. Может быть, мужчина и женщина несовместимы, например, генетически, такое редко, но бывает.

Внешне я был абсолютно спокоен. И так-то я всегда держу себя под контролем, а тут вид был откровенно похуистический. Внутри что-то выгорало, состояние было крайне непонятным. Иногда цвета вокруг меняли свою интенсивность и то, что ранее было красным, почему-то становилось коричневым, но в целом все становилось более серым, что ли.

Девушка, немного нервничая, взяла у меня их рук нелепый шмоток бахил, сказала, что развернет сама, и попросила выйти из кабинета, пока она делает анализ. Я сел на скамейку в коридоре и почему-то вспомнил, как еду на лето к бабушке, ем там блины со сгущенкой, как пачкаю футболку и бабушка ругается. А потом был большой солнечный день, я бегал во дворе и нашел кучу купюр, на которые опять купил что-то сладкое.

Девушка вывела меня из этого транса, выйдя и сказав с сожалением, что никакой анализ уже провести просто нереально — все некротизировано, плод слишком долго был мертв. Поехал назад к жене, она лежала на койке в больничной палате, была спокойна и взгляд ее выражал абсолютную пустоту.

Что пережили мы тогда? Я пытаюсь осознать это, понять. Надежда, потом надежду похоронили, потом опять еще более сильная надежда, а потом опять надежду похоронили. Похоронили жестоко, с хрустом, не пропустив ни одной детали, пройдясь по всему, что мы любим и на что надеемся основательным раскаленным катком, после которого остается только нечто выжженное.

Сквозь пустоту и отчаяние я просто думал о том, чтобы с женой было все хорошо. В самые страшные моменты моей жизни какой-то огонек в самой глубине души не угасает, нечто живое всегда говорит одну заветную фразу: «Все пройдет».

Пока жена лежала в больнице, я приходил домой, смотрел на нашу квартиру, гладил вещи жены и смотрел на ссохшееся яблоко, которая она купила… ведь беременные должны кушать полезную пищу и особенно яблоки. Я не мог сдержать слез. Слезы и плач стали моим постоянным состоянием, хотя и говорить об этом даже по прошествии времени стыдно.

Каждый вечер рыдания сотрясали меня, каждый вечер, каждую ночь приступами боль душила меня. Что было в этой боли?

Обида, злость, непонимание, отчаяние. Откуда-то появилась еще одна напасть — хроническая усталость. Тело болело, болели кости, ощущение было таким, что я измотан донельзя. Болели руки, ноги, ныл и был сведен судорогами живот, болела вечно стянутая тугими мышцами спина.

Я приходил в больницу к жене бодреньким и не показывал ей, что внутри, по ощущениям, я просто умираю. На самом деле я так и думал, потому что состояние было таким ужасным, какое я никогда до этого не испытывал. У меня не было моментов расслабления, не было даже пустоты, боль и усталость плескались внутри, поочередно набирая обороты.

Жену выписали из больницы рано, всего через пять дней. Антибиотики толком не давали. Честно говоря, мы оба недоумевали, потому что в прошлый раз пролечивали куда серьезнее и дольше. Осложнения не заставили себя ждать. Если говорить сразу о будущем, то Регина серьезно болела по-женски, кровь не останавливалась, мусорное ведро было постоянно наполненно набухшими красным повязками.

Оставалось всего ничего до Нового, 2010 года, когда я в хлам рассорился с матерью. Она хотела, чтобы мы приехали к ней и отпраздновали НГ вместе, у нас же, как вы понимаете, никакого желания не было. Я представил, как сижу за столом, выкручивая себе руки от боли и задыхаясь от усталости (а приступы ее становились все сильнее), как Регина выходит из-за стола менять повязки, бледная как лист бумаги. Я сам не знаю, почему, но этих вещей мать не поняла, мы рассорились, и мое состояние стало таким, что я просто решил — я хочу умереть, потому что жить так дальше — просто издевательство над собой и родными. Такого уровня страдания я не испытывал до того момента вообще никогда в жизни, мне было очень, очень страшно.