Некий Вернер В. Пеппер, докладчик вестминстерского парламента, который присутствовал на дебатах, чтобы затем иметь возможность подробно информировать о делах колонии парламентариев в Англии, писал в личном письме:

— Вам следовало бы вести дневник, Августус. По примеру казначеев, которые регистрируют все ваши торговые сделки. Пишите Великую книгу вашей жизни изо дня в день! Вы убедитесь сами: гораздо лучше обдумывать действия и слова, записывая их, нежели просто в уме.

— Это самое нелепое предложение, которое было мне сделано за последнее время, — проворчал Августус Муир. — Вы что, хотите заставить меня вести дневник?

Перепады настроения Муира не удивляли Томаса Теннисона, архиепископа Кентерберийского.

— И все же я убежден, что это будет вам только во благо.

Августус показал на книги, украшавшие стены его кабинета.

— Я не читаю, почему я должен писать? Мой английский никогда не был хорошим, а немецкий я почти забыл! Впрочем, это всего лишь проявление тщеславия: все ведут дневник в надежде, что его опубликуют и прочтут. Я называю это кривлянием. Прихотью британцев.

— В наше время мода на личные дневники связана с гораздо более серьезным принципом. Кому мы обязаны ей, если не лютеранам? Грешники были лишены права на исповедь, и тем самым они утратили возможность высказаться и услышать слова, которые принесли бы им утешение. В наши дни исповедальни закрыты, и люди доверяют свои мысли бумаге.

Томас Теннисон улыбнулся.

— Я знаю прихожан, жизнь которых наладилась благодаря этой повседневной привычке.

Августус пожал плечами:

— Они могут с равным успехом макать перо в чернильницу или бросаться с моста, это не отвлечет меня от дела. Вернемся к цели вашего визита. Какую сумму просите вы в этом триместре на свои «нужды»?

Архиепископ Теннисон притворился, будто еще не думал об этом.

— Говорите смело, монсеньор, — подбодрил его Муир. — Подобное ломание излишне между нами. Назовите цифру.

— Четыре тысячи фунтов, по-вашему, разумная цифра?

Августус и бровью не повел.

— Поддержка примаса Англии не имеет цены, по мнению Ганноверской династии, послом которой я имею честь быть, — ответил он.

Августус протянул архиепископу кошелек, набитый золотыми монетами.

— Их забота весьма льстит мне, — ответил архиепископ, кладя кошелек в карман. — Как чувствует себя несравненная принцесса Софья, которая, если Богу будет угодно, станет править нами?

— Как чувствуют себя в восемьдесят два года: на носилках. А вы, монсеньор, что вы знаете о нашей нынешней королеве, которая последнее время не показывается на публике?

— Несчастная Анна до того располнела, что уже не умещается на троне. Для похорон придется делать особый гроб, несомненно, огромный!

Августус сказал себе, что, если его повелительница Софья Ганноверская не переживет Анну или переживет на очень короткий срок, он должен будет устраивать коронацию ее сына Георга.

Уже в детстве Георг был полным идиотом. Сейчас же претендент на трон Великобритании не мог произнести по-английски ни одного слова и к тому же упорно отказывался учить язык своих будущих подданных. Более того, Муниру придется попотеть, чтобы убедить Георга короноваться в Лондоне!

«Все время посла уходит на то, чтобы передавать послания, которые никто не принимает всерьез, раздавать обещания, которые никогда не выполняются, и вмешиваться в личную жизнь монархов».

Августус устал. Но не только от своей должности дипломатического представителя Ганноверской династии.

Осыпанный почестями, богатый, намного богаче Фуггеров, этих банкиров из Аугсбурга, которые считались крезами Священной империи, он не радовался своим успехам.

Августус всего желал и все получил. Теперь он как никогда ранее чувствовал себя опустошенным, постоянно разбитым, печальным, желчным, неудовлетворенным собой и другими, неспособным сосредоточиться на чем-то одном.

Когда Августус признался в своих душевных терзаниях, архиепископ улыбнулся:

— Августус, вот вы и стали одним из нас! У ваших терзаний есть название: меланхолия, эта преимущественно английская болезнь!