— Понимаю, — сказал Августус. — Маленькая девочка из хора. Что вы делаете в Драйбурге?

— Ваша жена, монсеньор, велела мне жить здесь.

Приведя свои мысли в порядок после неожиданного появления приемной дочери, Августус вдруг осознал, что Шеннон и была «нежной любовью» Вальтера, его «Мелибеей»!

Он резко схватил письмо своего сына.

— Вы с ума сошли, вы оба? Брат и сестра! В моем доме!

Августус расстегнул воротник:

— По церковным законам адюльтер наказывается так же, как и кровосмесительная связь! И если об этой мерзости станет известно!..

— Монсеньор, — поспешила ответить Шеннон, готовая упасть на колени, — умоляю вас, поверьте: я никогда не побуждала Вальтера становиться на этот путь. Никогда! Ваш сын очень… безрассудный.

— Если вы не разделяете его чувств и если вы говорили ему об этом, почему он продолжает вам писать?

Шеннон опустила голову:

— Увы, я вынуждена повторить: не найдется менее рассудительного человека, чем он. Я люблю его, это правда, но только как брата.

— Кровосмесительная связь! В моем доме! Мне говорили, что море должно утешить его во вдовстве! После стольких лет, неважно как, но Вальтер должен найти себе супругу, достойную его положения. И обеспечить продолжение рода Муиров. А не…

Августус скомкал любовное послание.

— Если я узнаю, что вы тем или иным образом разжигали эту страсть, я сделаю так, что вы пожалеете, что родились на свет! Исчезните!

Объятая ужасом Шеннон выбежала из кабинета.

Августус с трудом вновь обрел спокойствие. Он злился не только на безрассудного Вальтера, но и на нежелательные последствия присутствия этой нищенки Шеннон в его доме. Одиночество Августуса было нарушено. Но все же он надеялся, что у Шеннон хватит деликатности больше никогда не попадаться ему на глаза.

Каждое утро Августус совершал прогулку, либо пешком, если погода позволяла, либо в карете. Он любил осматривать руины Мелроуза или Келсо.

Однажды, на двенадцатый день своего пребывания в Драйбурге, измученный, невыспавшийся Муир не выдержал тряски по плохой дороге, которая вела в аббатство, и приказал кучеру повернуть назад.

Едва вернувшись в поместье, Муир услышал звуки музыки. Он вошел в гостиную и увидел, что молоденькая Шеннон играет на его клавесине.

Муир взорвался:

— Кто позволил вам дотрагиваться до моего инструмента? Я нуждаюсь в тишине и спокойствии! Разве это так трудно понять? Вы надоедаете мне! Ваше присутствие вызывает у меня раздражение. Вы должны сгорать от стыда! Немедленно исчезните!

Несчастная Шеннон пыталась произнести какие-то слова в свое оправдание, клялась, что играет лишь тогда, когда его нет в поместье, что предпочла бы умереть, чем доставлять ему неприятности, что она сожалеет…

И вновь Шеннон пришлось спасаться бегством.

Вечером Муир вновь дал волю своему раздражению. Ему не понравился суп из угрей. Кухарка, на которую посыпался град упреков, переложила вину на «мадемуазель Шеннон», которая продиктовала ей рецепт любимого блюда хозяина.

— Во что вы вмешиваетесь? — накинулся Муир на пришедшую по его приказу Шеннон. — Разве я просил вас об этом? Я уже не в том возрасте, чтобы за мной ухаживала Девчонка!

Шеннон поняла, что в подобных обстоятельствах ни к чему оправдываться, и сочла более благоразумным промолчать.

— Завтра вы возвращаетесь в Лондон! — заявил Муир.

Я не хочу вас здесь видеть.

Муир ушел в свою спальню. Как это часто бывало, после вспышки гнева он немного успокоился. Он заснул без труда, но через два часа вновь началась его борьба с бессонницей.

И на этот раз все было как обычно: Августус лежал с открытыми глазами, неподвижно, глядя на балдахин над кроватью. В голове проносились разные мысли, потом в памяти всплывало какое-нибудь воспоминание, обычно инцидент, в котором он либо раскаивался, либо немного упрекал себя. Не один час кряду он думал об этом, не в силах справиться с наваждением, давая волю своим самым пагубным наклонностям: злобе, горечи, презрению. Самые сильные приступы ярости Муир переживал в молчаливой темноте до самого рассвета.

Этой ночью Муир оперся о локоть и выпил стакан настойки розмарина. Он нашел его, как обычно, на ночном столике. И тогда он подумал о Шеннон. Несомненно, это она с момента его приезда убирала дом в соответствии с его вкусами, предупреждала его маниакальные пристрастия, делала более приятной разлуку с Лондоном. Конечно, он в отношении нее погорячился.

Утром Муир дал знать, что хотел бы, чтобы она позавтракала вместе с ним.

Дрожащая от страха девушка, одетая в темное платье, вошла в столовую. Она села за стол, не решаясь что-либо сказать. Она сидела прямо, глядя в тарелку.