Глаза мои открылись сами, темно и пусто было вокруг. Мрак, опутанный паутиной, разбитые ящики, стаканы на газете. Мышь шевелилась возле ботинка, подбирая крошки. Лаймонас спал, уронив свою большую одуванчиковую голову на грудь, свесив ее на длинном стебле. Какие-то субъекты в прозодежде гремели посудой, переругиваясь, вяло хватали друг друга за грудки, потом вылезли по дальней лестнице в какой-то пролом и растаяли в дневном свете. Затхлая теплота подвала, подгнившие доски, на которых мы сидели, — все наводило, навевало, будило воспоминания. Эти прятки в бесконечных полуразрушенных подвальных переходах, где, таясь, выжидая никогда не являвшуюся жертву, проводишь дни…

Лаймонас потянулся сладко, потер глаза грязными кулачками, сдвинул очки на лоб, потом протер и самые очки полою рубашки. Близоруко взглянул на меня.

— Что показывали во сне? — спросил я. — Уморил я тебя, бедолагу. Язык-то болтается сам, он у меня беспривязный. Эх, мне бы в няньки пойти, бешеные рвал бы куски.

— Нет, ты все хорошо говорил, особенно об этой траве, которая исчезла, потому что ее затоптали. Это метафора, я понимаю, но мы слушали с удовольствием. Тебе стало лучше? Видишь, я был прав. Сейчас пойдем погуляем, и тебе окончательно станет хорошо.

Мы выползли на божий свет. Пыль запершила в горле. Улицы закривлялись, побежали в переулки, из одного на ушастом «Запорожце» выехал старик с корнетом. На ветровом стекле «Запорожца» имелась надпись: «Мне ваши машины тоже не нравятся». За стеклом висел на веревке круглый будильник с ножками, как мина. Старик распахнул большую, как слоновье ухо, дверь, захватывая ею встречный воздух, притормозил выставленной вперед ногой и закричал: «Залезай, ребята!» Мы упали внутрь. «Запорожец» затряс сочленениями, проволочные узды, скреплявшие его основные части, натянулись, принялись раскручиваться, но тут он подпрыгнул и развил бешеную скорость. У него было все, что надо, кроме сидений и амортизаторов, мы сидели на грязном полу, и казалось, что по задницам нашим барабанит асфальт. Будильник тикал как сумасшедший.

— Куда, отец? — спросил я.

— Как куда? — удивился он. — Вы разве не закончили?

— Да вроде все, — отвечал я.

— Тогда в самый раз!

Мы выкатились из города, как удравший на свободу Колобок, и понеслись туда, где из-за горизонта вставала на дыбы, помахивая передними мохнатыми лапами, черная грозовая туча, и гром ворочался внутри нее на листе жести. Нам осталось пересечь длинное зеленое поле, усеянное разноцветными стрекозами, это планеры отдыхали в траве. Старик выставил из окошка свой корнет и сыграл «Общий сбор». Дверь сарайчика, стоявшего на краю поля, отворилась и оттуда выскочил старичок-с-ноготок, замахал коротенькими ручками, побежал коротенькими ножками. Мы выставили каблуки и тормознули транспортное средство.

— Что случилось? — кудахтал старичок-с-ноготок. — Куда ты провалился? Я третий день в простое! Чем будем закрывать квартал?

— А что я могу сделать? — оправдывался старик с трубой. — В городе никого нет. Начнется дождь — все вернутся и пойдут клиенты. Так буду возить — ты еще горько наплачешься. Вот, — хлопая по холке, как доброго мерина, продемонстрировал он меня, — приличный молодой человек, ему хочется полетать. Я его еще вчера ждал, но он пришел только сегодня.

— Все у тебя в последний момент! Посмотри наверх. Сейчас начнется, а у меня ни одна машина не подготовлена. Движки разобраны. На чем я его подниму? На этом, что ли? — Он толкнул ножкой фанерный бок ближнего планера. — А давай — на этом. Ты и разгонишь. Но тогда уж давай скорее, давай-давай! Еле успеваем.

— Горючего у меня мало, — заскулил старик с трубою, — я даже сам не знаю, как мы сюда-то докатились.

— Да когда оно у тебя было? — суетился уже старичок-с-ноготок, радостно потирая ручки. — Ты нас только разгони, а там мы уж как-нибудь. Ну, по последней!

Мы забежали в сарайчик и быстренько раздавили на четверых бутылку тормозной жидкости. И сейчас же старичок-с-ноготок потащил меня к планеру, раскинувшему бессильно по земле свои плоские руки. Он мигом зацепил трос за бампер «Запорожца», влез на инструкторское место, планер затрепетал, восстанавливая равновесие, я плюхнулся сзади, и колпак накрыл нас.

— Сейчас, сейчас, — подбадривал меня старичок-с-ноготок, — сейчас улетим отсюда к ебене матери, пока никто не видит.

«Запорожец» взревел, растопырил свои двери, вывернул их горизонтально, тяжело взмахнул раз, другой и запрыгал по полю. Планер дернуло, потащило, заколыхало, заколебало, выдернуло наверх и повело навстречу туче. Внизу, отчаянно размахивая руками, бежал маленький Лаймонас, путаясь в штанах.

— Лаймонаса забыли, — сказал я старику.

«Запорожец» взял круто в сторону, ушел под нас, потом вынырнул сбоку, помахивая дверцами, некоторое время шел рядом, старик с корнетом высунул согнутую в локте руку, приветствуя нас и поздравляя, потом прильнул к корнету, затрубил пронзительно и победно, резко отвалил и пошел на посадку.

Шуршащая, как шелк, тишина неслась нам навстречу, обтекала корпус, прямо по ходу лес взбегал на бугор, на бугре стоял мужик из гостиницы и грыз сухари. Увидев нас, он отбросил пакет и, выхватив из-за пояса топор, начал со страшной скоростью рубить высоченную сосну, она накренилась и, разрезая пополам набегавшую тучу, хлестнула по нам, но промахнулась. Мужик погрозил кулаком и крикнул:

— Драпаете, сволочи? Врешь — не уйдешь! Все равно собьем!

Внизу позади, став крохотным, как воробушек, все еще бежал Лаймонас, крылышки его трепыхались на ветру, он взмахивал ими часто-часто, иногда взлетая и несколько метров проносясь над землею, но летать он еще не научился.