— Ты чё, Сань, – очень правдоподобно обиделся Эдик, – я ж серьезно беспокоюсь. Если даже информация просочится, я человека подставлю. Они геннанализ следов крови на лезвии сделали. Совпадает с тем жмуриком.

Он, не пересчитывая, засунул деньги в задний карман потрепанных джинсов.

— Деньги не посей... Машину пробили?

— А вот на машине застряли. Непробиваемая. Не могут установить пока – номера на кузове и двигателе перебиты... За деньги не переживай, я бабки еще ни разу не терял... Святое, как крест, – сбогохульничал Панфилов.

Вчера, как только Эдик передал улику, Максимов тотчас же узнал его – этот меч. Дыхание перехватило – как можно было не узнать этот сапфир. Именно такой камень – привиделось во сне императору – увенчивал рукоять рокового меча.

Но как можно серьезно относиться, спросишь ты, читатель, к снам какого-то журналиста – представителя профессии, главной отличительной чертой которой всегда было и будет бесстыдное вранье? К тому же он заливал своей подружке, что это был вовсе и не его сон, а сон персонажа его сна... Совсем запутанная история. Нет, трудно поверить в такую версию, основанную на необузданном нагромождении фантастических совпадений. Хотя, справедливости ради, следует признать, что и она (разумеется, чисто формально!) имеет право на существование. То есть, вполне может быть: всё, что наплел Максимов своей подруге Алёне – истинная правда.

Итак, Максимов (будучи совершенно не в курсе обуревающих нас с тобой сомнений, о мой доверчивый читатель!), вдыхая воздух истории и книжную пыль, въевшуюся за десятилетия в каждую трещинку и каждую мельчайшую пору стен этого заведения, с нетерпением ожидал профессора Иванишина, рекомендованного в качестве непревзойденного специалиста по древнему оружию.

«Книги, в отличие от нас, людей, не любят свежего воздуха», – размышлял Максимов, скользя взглядом по стеллажам с томами, заполнившими практически все пространство библиотеки. В зале было пустынно – кроме него здесь сидел лишь один старикан, с виду – классический тип книжного червя. Старикан мусолил палец, переворачивая страницы каких-то тяжеленных фолиантов, время от времени делая заметки в тетрадочке с коричневой клеенчатой обложкой. Такие еще лет тридцать назад назывались «Общая тетрадь» и служили приблизительно тем же целям, которым сегодня служат флэшки, сидишки и другие миниатюрные штучки, заменяющие нам память, умение писать и, возможно, в скором будущем заменят умение читать, если, конечно, человеческий гений дойдет до идеи полной визуализации информации.

Произошло неизбежное – интернет пришел и сюда, ужаснув академических пенатов, и только старая гвардия из последних, увядающих сил цеплялась за прошлое, так и не сумев переключиться на бездушные электронные носители. Здесь, в тиши библиотек, под светом зеленых старомодных стеклянных абажуров, без особенной драматичности, спокойно и неотвратимо приближался закат целой эпохи. И этот «динозавр», удостоенный всяческих наград, лауреат, возможно членкор или даже академик, был ее последним еще не вымершим, но уже обреченным к исчезновению представителем.

К слову сказать, богатое воображение Максимова, когда ему сообщили, что проконсультировать по интересующему вопросу согласился некий профессор, нарисовало последнего именно таким вот динозавром. И когда в дверях зала возник молодой, лет тридцати пяти мужчина, одетый в современном стиле, он не сразу догадался, что это и есть обещанный консультант.

Профессор был учтиво вежлив, элегантен, строен, даже красив. Темные волосы носили следы геля, придающего модно подстриженным волосам влажный вид – как будто только что из-под душа. Преждевременная легкая седина проглядывала на висках, но не старила, а, напротив, сообщала благородный, серьезный вид, что при избытке молодости никогда не помешает. Умные глаза с интересом изучали Максимова. Выделка ткани сорочки не оставляла сомнений в том, что она куплена в каком-нибудь мудреном бутике. Дополнял облик модный пиджак полусвободного покроя, расстегнутый с тщательно продуманной небрежностью.

Если бы он встретился Максимову на одной из многочисленных московских тусовок, то вполне мог сойти за преуспевающего бизнесмена, происходящего из хорошей семьи, если кто-нибудь знает, какая семья сегодня считается хорошей.

 Внешний вид этого профессора поразил Максимова, прекрасно представлявшего убогость материального положения сов¬ременных ученых. К тому же Иванишин представлял немодную на данный исторический момент гуманитарную область человеческого знания, далеко не самую процветающую.

«Однако, – промелькнуло у него в голове, – какая нынче нищая профессура пошла. На академическую зарплату не очень-то разбежишься... Не иначе, как чей-то сынок... Одни только ботинки тыщ на пятнадцать потянут. Ладно, посмотрим, какой ты специалист».

Между тем, специалист, как показалось, не без удовольствия отметивший произведенное впечатление, вежливо представился:

— Георгий Иванишин. Можно просто – Георгий...

— Максимов, – ответил Максимов, – Александр. Можно просто – Александр.

Они сдержанно улыбнулись друг другу и тому небольшому каламбуру, сразу же упростившему дальнейшее общение, и Иванишин пригласил Максимова пройти в кабинет, извиняясь по дороге за то, что заставил так долго ждать.

Поднявшись на этаж, они прошли по коридору, носившему отчетливые следы предыдущей эпохи. О ней напоминали не только казенной «выделки» стены, вымазанные до половины в ядовито-зеленый цвет, но и запахи, просачивающиеся сквозь щели закрытых дверей кабинетов. В этих запахах можно было уловить ностальгические мотивы в стиле незабываемой смеси дешевого растворимого кофе с прогорклым духом застарелых сигаретных бычков. И последние сомнения - если таковые и могли у кого-то возникнуть - рассеивал вид беззвучно появляющихся из скрипучих престарелых дверей и мгновенно исчезающих за другими такими же, сотрудников, похожих из-за этой беззвучности и мимолетности не то на серых мышей, снующих по выеденным ими же в головке сыра тоннелям, не то на «летучих голландцев», предвещающих несчастье, или на бесплотных, не имеющих материальной сущности фантомов. По всему было видно, что отечественная историческая наука переживала не лучшие времена.