Ответ гаваонитян на вопрос Давида был ужасен и прекрасен, он непрямой, почти поддразнивающий, и благодаря этому начинается торговля, которую потом гаваонитяне прекращают неожиданным требованием; такое уже происходило, когда Саул колебался насчет условий брачного контракта с Давидом, или когда филистимляне обсуждали, что им делать с ковчегом Завета, или когда Наас называл свою цену за правые глаза:

«И сказали ему Гаваонитяне: не нужно нам ни серебра, ни золота от Саула, или от дома его, и не нужно нам, чтоб умертвили кого в Израиле. Он сказал: чего же вы хотите? я сделаю для вас» (II Цар. 21, 4).

То, что Давиду приходится дважды повторить свой вопрос, и то, что он перефразирует его, придает эпизоду характер ритуальной дипломатии. Это прелюдия к смертельной торговле:

«И сказали они царю: того человека, который губил нас и хотел истребить нас, чтобы не было нас ни в одном из пределов Израилевых, — из его потомков выдай нам семь человек, и мы повесим их пред Господом в Гиве Саула, избранного Господом. И сказал царь: я выдам» (II Цар. 21, 5–6).

Давид взял двух сыновей Саула от Рицпы, наложницы, с которой Авенир наставил рога слабому царю Иевосфею. К ним он добавил пять сыновей Меровы, той старшей дочери, которую Саул обещал ему, когда он был молод, — ее детей от Адриэла из Мехолы. И этих семерых мужчин, двух сыновей и пятерых внуков Саула, Давид отдает в руки гаваонитян, которые предали их смерти «в первые дни жатвы, в начале жатвы ячменя» (II Цар. 21, 9).

И в контексте этих событий Давид приглашает хромого сына Ионафана есть с царского стола. В пламенных или ледяных связях по крови, народу или государству, в борьбе с Богом или ангелом есть свои собственные нормы, сверхчеловеческие или нечеловеческие.

Кровь Саула служит расплатой, даже если она течет в жилах сводных братьев и племянников Ионафана; точно так же моавитянин может быть пятью или шестью футами Моава. Подобная дикость пронизывает псалмы, это шедевры паранойи, как мы, прибегнув к анахронизму, можем их назвать. Вот первый традиционно приписываемый Давиду псалом (Пс. 3):

Разбитые зубы и щеки; десятки тысяч врагов; страх быть оставленным; обращение к щиту; лежащие на земле моавитяне, измеренные тремя веревками, и две из этих веревок достались предназначенным на убийство; сыновья Саула, повешенные во время жатвы ячменя в качестве искупительной жертвы, дабы отвратить голод, — все эти обстоятельства выросли из единоборства с Богом. Именно эта борьба сделала Иакова Израилем, а Амалика-человека превратила в Амалика-народ. Для сравнения: обычная человеческая безжалостность, которая отняла Вирсавию у Урии и уничтожила Урию, описана в минорном ключе.

Наложница Рицпа после того, как ее сыновей повесили во исполнение кровавого договора в борьбе против голода, охраняет тела там, где они были оставлены:

«Тогда Рицпа, дочь Айя, взяла вретище и разостлала его себе на той горе [и сидела] от начала жатвы до того времени, пока не полились на них воды Божии с неба, и не допускала касаться их птицам небесным днем и зверям полевым ночью» (II Цар. 21, 10).

Рицпа тоже, наверное, вступила в единоборство с Богом — или, по крайней мере, у нее тоже было свое понимание ситуации, превосходящее ее непосредственные, индивидуальные возможности дочери наложницы Айя. Когда Авенир вошел к ней и тем самым унизил Иевосфея, сына Саулова (какое слово наложница использовала вместо «мужа»?), Рицпа превратилась в своего рода политический инструмент. Теперь же ее бдение производит впечатление и на царя, и на людей:

«И донесли Давиду, чту сделала Рицпа, дочь Айя, наложница Саула. И пошел Давид и взял кости Саула и кости Ионафана, сына его, у жителей Иависа Галаадского, которые тайно взяли их с площади Беф-Сана, где они были повешены Филистимлянами, когда убили Филистимляне Саула на Гелвуе. И перенес он оттуда кости Саула и кости Ионафана, сына его; и собрали кости повешенных. И похоронили кости Саула и Ионафана, сына его, в земле Вениаминовой, в Цела, во гробе Киса, отца его. И сделали все, что повелел царь, и умилостивился Бог над страною после того» (II Цар. 21, 11–14).

В стихе, непосредственно следующем за описанием скорби Рицпы, как раз после того, как Давид отвечает на ее бдение захоронением костей представителей дома Саула — останков Саула и Ионафана и семерых сыновей и внуков царя, отданных им Гаваонитянам на казнь, чтобы остановить затяжной голод, — повествование делает еще один неожиданный поворот:

«И открылась снова война между Филистимлянами и Израильтянами. И вышел Давид и слуги его с ним, и воевали с Филистимлянами; и Давид утомился» (II Цар. 21, 15).