— Коля, ты в самом деле не ребенок, — сказал Бушмакин. — Такие ошибки непростительны. Трое суток, извини, меньше не могу!

— Есть трое суток ареста! — щелкнул каблуками Коля и добавил: — Надеюсь, с исполнением обязанностей?

— С отбытием на курорте, — съязвил Бушмакин. — Ты будешь валяться на нарах, а другие исправят твою оплошность? Нет! Иди и работай.

Тренькнул телефон. Бушмакин снял трубку и несколько секунд слушал, все больше и больше мрачнея. Повесив трубку, сказал:

— Двух часов не прошло. А результат твоего легкомыслия налицо.

— Ограбление? — повернулся Колычев.

— Убит ювелир Аникеев. — Бушмакин швырнул трубку на рычаг. — Вынесено все, подчистую. — Бушмакин в упор посмотрел на Колю: — Ступай и подумай, как жить дальше, парень.

Коля спустился по лестнице, его обогнали Вася и Гриша. Вася крикнул:

— Ты с нами?

— Я домой, — ровным голосом сообщил Коля. — Сбылась мечта моей жены.

— Потом расскажешь, какая, — на ходу выкрикнул Гриша.

Когда Коля вышел из подъезда, от тротуара отъехал старенький «Пежо», и Вася помахал Коле рукой.

Коля хотел было выйти на Невский и сесть в трамвай, но раздумал и пошел пешком. Через несколько минут он миновал Театральный мост и вышел к Михайловскому замку. Листвы на деревьях еще не было, и сквозь коричневатую паутину тоненьких веток отчетливо проступал густой пурпур стен. Коля остановился и вдруг вспомнил рассказ Маши: император Павел любил какую-то женщину и приказал выкрасить стены своего нового замка в цвет ее любимых перчаток… Коля вздохнул и словно в первый раз увидел на другой стороне Марсова поля ритмично чередующиеся фасады казарм лейб-гвардии Павловского полка, стремительно уходящую к Неве Лебяжью канавку и шпиль Петропавловки над Невой… «А ведь все это очень красиво, — грустно подумал он. — И, наверное, есть люди, которые каждый день любуются этой красотой, а когда им говорят, что бандиты кого-то убили, — в ужасе вздрагивают и передергивают плечами. Несправедливо это: для одних мир прекрасен и наполнен добром, для других — жесток, опасен и совершенно беспросветен… Стоп! Коля улыбнулся и сказал вслух: — Черта лысого! Черта лысого любовались бы они своей архитектурой, если бы не мы! А почему, собственно, „они“? Зачем делить на „мы“ и „они“? Просто „мы“! Мы, народ, страна… Мы делаем одно общее дело. Мы боремся за него. Мы готовы отдать этому делу все, если надо, — и жизнь тоже. Это — главное.

Коля закрыл дверь комнаты, молча сел к столу. Маша поставила перед ним тарелку, положила ложку, вилку и нож.

— Иди, вымой руки.

— Я не буду есть. — Коля встал из-за стола.

— Что случилось? — спросила Маша тревожно.

— Обидно. — Коля стукнул кулаком по столу. — Понимаешь, только что я понял, зачем живу на свете. Смысл жизни понял, ясно тебе?

— В самом деле? — Маша попыталась говорить в своей обычной шутливо-насмешливой манере. — Ты, дорогой, догнал и перегнал Канта, Гегеля, Спинозу и даже Марка Аврелия. Они так и не выяснили, зачем живут. — Маша увидела страдающие Колины глаза и резко сменила тон. — Но… тогда почему ты огорчен? Радуйся!

— Я бы радовался. — Коля покачал головой. — Но так складывается, что… В общем, бросаю я работу! Уезжаем. Все!

Маша бросилась ему в объятия.

— Милый! Наконец-то! Ты даже не представляешь, какой ты душка!

— Только без этого офицерского жаргона, — поморщился Коля. — Где чемодан?

— Вот. — Она вытащила из-под кровати фанерный чемодан — тот самый, с которым Коля когда-то приехал в Москву. — Но что случилось?

— Я упустил Пантелеева. Они там уверены, что я кругом виноват.

— А на самом деле?

— Не знаю… — Коля замялся. — Раз упустил — значит виноват. Поедем ко мне в Грель, Маша. Корову заведем, кур. Пахать будем. Ты сама говорила, что даже граф Толстой это дело обожал.

— Обожал, — съязвила Маша. — Пахать, мон шер, — это искусство. У тебя не получится.

— Это почему же? — обиженно спросил Коля. — Мы испокон веку — крестьяне.

— Драчуны вы испокон веку, — насмешливо сказала Маша. — Ничему-то вы не хотите научиться до конца. Поверхностные вы какие-то. Прости за банальность, но не ошибается тот, кто ничего не делает.

— Кто это так здорово сказал? — удивился Коля. — Маркс?

Маша добродушно рассмеялась:

— Глупый ты. Большой и глупый Коля. Никуда я с тобой не поеду.

— Уеду один, — упрямо сказал Коля.

— Нет! — она вздохнула. — Ты никуда от меня не уедешь. Ни от меня, ни от своего дела.

В дверь постучали. На пороге появилась Маруська. Обвела взглядом комнату, заметила раскрытый чемодан:

— Как прикажешь понимать?

— Да вот, — Коля смущенно пожал плечами, — думаем…

Маруська в упор посмотрела на него:

— Не стыдно?

— Стыдно, — согласился Коля.

— Внизу машина, поехали, — сказала Маруська. — Обещаю: о том, что видела, — никому ни слова.

— Спасибо, Маруся, — кивнула Маша. — Это минута слабости, прости его.

— Гриша тяжело ранен, — произнесла Маруська ровным, каким-то бесцветным голосом. — Говорят, насмерть он ранен. — Она зарыдала.

В ожидании, пока конвойный приведет Муську, Коля снял трубку и позвонил в Мариинку. Ответила дежурная сестра. Она выслушала Колю и долго молчала.