Он долго стоял безмолвный, порушенный.

– Просто? – повторил горько.

– Почему ничего не получилось?! Почему должно быть так?! – теперь я кричала от нахлынувшей досады. – Ты ведь всемогущий! Почему же тогда ничего не получилось, почему, Дрейк! Ты ведь мог! Ты ведь все можешь!

Мне показалось, я ударила его наотмашь.

Голова Дрейка качнулась назад, губы сжались, он закрыл глаза. В этот момент я осознала, почувствовала глубину его боли и несправедливость собственных слов. Он делал все, что мог… Он пытался так долго и много, насколько хватало его обширных знаний. Я судорожно прикрыла рот ладонью, чувствуя, как из глаз собираются пролиться слезы. Только не надо слез… только не слезы.

Дрейк открыл глаза – и это был самый болезненный взгляд, который мне когда-либо доводилось видеть. Он принял на себя удар и согласился с обвинением.

– Видимо, я могу далеко не все, Ди, – слова, пропитанные горечью, были сказаны медленно и с расстановкой. – Потому как я не смог сделать главного… Прости, что я не стал для тебя тем, кем хотел стать.

Противные, поганые, ненавистные слезы, символизирующие слабость, все же закапали по щекам. Он не пытался их стереть, не мог, а я не знала, что сказать: слов было слишком много, и их количество обращалось в пустоту, неспособную помочь. Как едко и обидно, меня почти тошнило от собственной слабости и неспособности принять правду.

– Так бывает, да? Неужели так бывает?

Жизнь, конечно, несправедливая штука, но чтобы так? До такого?

Дрейк не отвечал долго, а на дне его глаз решимость стоять на своем боролась с желанием утешить. Мне же хотелось бежать так далеко, как только возможно. Чтобы никогда больше не видеть этой комнаты, этого взгляда напротив, не слышать разрушающих жизнь слов. Одновременно с этим хотелось ломать и крушить: почему мы так долго боролись за счастье, а в итоге пришли к подобному финалу?

– Я останусь твоим другом, Бернарда. И если ты о чем-то попросишь, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе.

– Другом?! – от этого странного слова волосы на голове шевелились: не мог подобный термин относиться к нам – только не ко мне и Дрейку, к двум половинам одного целого. – Ты всерьез веришь, что однажды я начну воспринимать тебя как друга?

Он молчал. Все слова, сказанные в этой комнате, были что ядовитые дротики, грозящие навсегда врезаться в память и засесть там, причиняя ежедневную неутихающую муку. От них бы отказаться вовсе, проявить силу, но ее не было, а был лишь последний шанс что-то исправить.

– Мне не нужны другие мужчины, я никогда не смогу посмотреть ни на одного из них. Неужели ты не понимаешь? Касаться кого-то другого? Учиться лгать себе и ему, что все отлично? Ты – идиот, если веришь в мою способность так жить. Плохой ты или хороший, сильный или слабый, но я люблю тебя, Дрейк. Люблю.

Стоило мне сказать это, как Начальник моментально прикрыл глаза, чтобы в них не отразились истинные чувства. Как это похоже на моего не желающего ничего публично афишировать Дрейка! Как глупо и как обидно.

– Давай же, ответь мне! Что ты теряешь? Мне все равно скоро уходить, как ты того хочешь…

(Не хочу уходить, не хочу… пожалуйста…)

Тень негодования, боли и тепла смешались в его взгляде. А вот и он – настоящий живой человек, способный чувствовать.

– Я тоже тебя люблю.

Сказал и улыбнулся, признавая полнейшее поражение по всем фронтам.

Мы стояли друг напротив друга молча – два человека, две судьбы, заплетенные в косичку.

Слова, сказанные Дрейком, проникали в меня медленно, со вкусом… я смаковала каждый произнесенный в этой фразе звук, каждый оттенок, чтобы запомнить навсегда, чтобы пронести через последующую жизнь. Именно их я так долго хотела услышать и, наконец, услышала. Пусть и в самом конце. В безрадостном, фатальном, полном отчаяния конце.

Но ведь услышала.

Я медленно склонила голову в поклоне, счастливая и разрушенная, нашедшая и потерявшая то, что так долго искала.

– Спасибо, Дрейк. Именно это я и хотела услышать.

Что же теперь? Уходить?

Просто выйти за дверь, чтобы навсегда оставить все позади? Чтобы каждый день испытывать страшнейшую боль потери, чтобы жизнь превратилась из сияющего солнца в тусклый ночник у койки больного? Эту любовь мне не вырвать, не утопить, не разорвать на куски. Скорее, она разорвет меня, обернувшись ядовитой подушкой для слез, напоминающей о том, чего никогда не вернуть и не получить. Других мужчин в моей жизни не будет – зачем, чтобы в каждом из них искать тень Его? А Дрейк с этого момента больше недоступен, кончился, вне зоны доступа.

Что ж… Тогда, наверное, самое время кое о чем попросить.

Стараясь выглядеть бодрой и, насколько это возможно, радостной (говорят, уходить надо с достоинством, даже если в душе стоят кровавые слезы), я обратилась к Начальнику:

– Ну, что же… друг, – на этом месте я запнулась – еще ни разу это слово не звучало в моем исполнении настолько фальшиво, – тогда у меня есть к тебе одна просьба.

(Интересно, это больно? Хотя, теперь поздно бояться…)

– Только ты один сможешь мне с этим помочь.