Самый неудобный из «нумеров», под номером 14 (он был проходной, находился у лестницы и имел странную треугольную форму), время от времени, с разрешения университетского инспектора, занимали беднейшие из своекоштных студентов, которым, по мизерности их доходов, почти невозможно было найти в городе наемную квартиру. За приют и обед они должны были платить по 12 рублей с человека, но и эти деньги изыскать им зачастую было невозможно. «Все жила голь перекатная! — вспоминал один из жильцов четырнадцатого номера Н. Н. Мурзакевич. — Ветхая летняя шинель моя служила и для прочих моих сожителей. Холод в номере бывал зимою такой, что на столах вода замерзала; а продрогши ночь или вечер, с трудом могли набрать втроем и вчетвером 10 копеек серебром <на чаепитие в трактире>» [372] .

В 1860-х годах университетский устав изменился и система казеннокоштных воспитанников была отменена, а их «нумера» ликвидированы. Хотя в это же время получили большое распространение частные и государственные стипендии, но вносились они исключительно на учебу, никаких денег на руки студентам не выдавалось, и проблему жилья и самообеспечения им с тех пор довольно долгий период приходилось решать самостоятельно.

Со сходными проблемами сталкивались и в более раннее время те из своекоштных студентов, которые приезжали в Москву из провинции. В первой трети века, пока студентов в университете училось не очень много, нередко сами преподаватели держали для них что-то вроде «комнат с мебелью» и даже со столом и одновременно присматривали за своими жильцами в учебных занятиях. (В этом качестве особенно известен был «пансион» М. П. Погодина, у которого, между прочим, в начале своей университетской жизни квартировал поэт А. А. Фет.)

По мере того как число студентов возрастало, потребность в наемном жилье росла, а квартирный «бизнес» профессоров все менее одобрялся университетским начальством. Поскольку слишком удаляться от университета школярам не хотелось, а средств больших у них не было, искались квартиры подешевле и не слишком далеко от Моховой. Такие находились на Ленивке, кое-где по арбатским переулкам, но особенно часто в районе между Никитской и Тверской. Именно здесь постепенно и сложился собственный московский «Латинский квартал», занимавший обширную территорию вокруг Малой и Большой Бронных с Патриаршими прудами, Козихой и Палашевским переулком. Всю эту местность для краткости именовали «Козихой».

Здесь стояли по преимуществу небольшие и неказистые деревянные домики, в которых селилась тоже неказистая публика — мастеровые, мелкие торговцы, «девицы, живущие от себя». Здешние квартиры, а чаще комнаты «от жильцов», были обычно очень плохи: нередко проходные или расположенные в самых неудобных местах (рядом с уборной, с окнами на помойку), темные, сырые и холодные, обставленные мебельной рухлядью и удручающие разного рода бытовыми шумами — грохотом и скрежетом из мастерских, младенческими воплями, семейной перебранкой и т. п., но небогатому студенту редко приходилось привередничать. Комнаты снимали в складчину; жили по нескольку человек — по двое, по четверо. Соответственно, обстановка состояла в койках, столе, полке с книгами и часто продранном диване с торчащими пружинами, на котором устраивался на ночлег кто-нибудь из пока бездомных товарищей. Под койки задвигались сундучки или корзины с личным имуществом студентов. Имущества было мало. Случалось, что на четверых квартирантов приходилось две пары сапог, так что ходить на лекции и по делам приходилось по очереди.

К 1860-м годам на Козихе было уже изрядное число больших и малых доходных домов, занятых исключительно студенческими квартирами. Держали такие квартиры «съемщицы», которые часто со временем так входили во вкус студенческой атмосферы и так сживались со своими постояльцами, что и сами становились как бы частью университетской жизни. «У съемщиц и студентов все было общее, так что благосостояние одного заметно отражалось на довольстве другого. То же явление замечалось и в крайности. Студенты в нужде нередко прибегали к своим домовым хозяйкам, а последние сплошь да рядом делили с ними и горе, и радость, и в первом случае несли к какому-нибудь Чистякову в залог последний свой скарб, чтобы только выручить своего квартиранта из нужды. Они до такой степени проникались интересами своих жильцов, что как будто даже сами специализировались. Съемщицы иначе не считали своих жильцов, как за близких родных: „у нас, у медиков“, „у нас, у юристов“» [373] .

Полностью студенческими были дома Саморуги на углу Сивцева Вражка, снизу доверху занятый такими «съемщицами», дом Иевлева, позднее Гатцука, на Никитском бульваре рядом с маленькой церковью Святого Феодора Студита, где похоронены родители Суворова, а с 1880-х годов — вошедшие в студенческое предание «Гирши» на Большой Бронной (дома Гирша). Здесь в нескольких мрачноватых корпусах было 123 квартиры, также снимаемых хозяйками, которые пускали квартирантов-студентов. Злые языки утверждали, что изначально эти дома строились под казармы, но по окончании строительства специальная комиссия их забраковала, и в результате получились студенческие дома, но обитатели «Гиршей» на судьбу особо не жаловались, а позднее даже с ностальгией вспоминали о проведенных здесь «веселых деньках».

Со временем Козиха обзавелась множеством и специально студенческих пивных, трактиров и дешевых ресторанчиков, среди которых наибольшей известностью пользовались «Международный» ресторан на Страстной площади, пивная «Седан» (в конце века изменившая название на «Длинный Том») у Никитских ворот и расположенная напротив нее круглосуточная чайная. Многие из здешних лавок также ориентировались на студентов и широко открывали им кредит.

Знаменита среди студентов была мелочная лавочка некоего Чистякова, о котором уже упоминалось, находившаяся у храма Святого Спиридония на углу Спиридоновского переулка. В своей лавке он продавал табак, папиросные гильзы, свечи, сахар, чай, кое-какую гастрономию — всё, востребованное студентами, а помимо этого потихоньку и нелегально занимался ростовщичеством, давая деньги под заклад. В заклад же он принимал абсолютно всё: литографированные лекции, домашний скарб, музыкальные и измерительные инструменты, как уверяли, даже кошек, которых приносили студенты. За студенческий мундир, когда их отменили (и появляться в них было запрещено), давал он по 75 копеек — немалые деньги для нищих школяров.

В теплое время по переулкам Козихи и близлежащему Тверскому бульвару вечерами слонялись обитатели «Латинского квартала» — бородатые, часто навеселе, в красных рубахах и форменных фуражках, сдвинутых на затылок, нередко с дубинами, заменявшими им пижонские тросточки. Пересмеивались с белошвейками, задирались с извозчиками и городовыми, у ворот на лавочках распевали песни под гитару.