Конечно, знание грамоты в низовой среде имело прежде всего практическое значение: вести учетные книги, правильно составить квитанцию, разобрать, что написано в повестке и т. п. Встречались, однако, и книгочеи, осилившие кое-что из классики («Тараса Бульбу», «Капитанскую дочку»), читавшие песенники и даже газеты — «Московский листок», «Новости дня», «Русское слово», где печатались с продолжением приключенческие и исторические романы Н. Пастухова, Д. Дмитриева, С. Рыскина и других авторов вроде «Разбойника Чуркина», «Самосжигателей», «Чурбановских миллионов» и «Московских трущоб».

Грамотный москвич мог продолжить образование. Для городского сословия с 1835 года у Калужских ворот существовало Мещанское училище. Содержалось оно за счет капиталов московского купечества и было предназначено для подготовки конторских служащих в коммерции. В нем имелось три класса; в каждом учились по два года. Выпускники, особенно учившиеся чистописанию у Порфирия Ефимовича Градобоева, были в купеческих конторах нарасхват.

С 1870-х годов в Москве стали появляться довольно многочисленные воскресные школы, в которых учили грамоте фабричных рабочих, мелких приказчиков и сидельцев, мастеров и других представителей низших слоев населения. Для детей открылись городские и церковно-приходские школы, в которые принимали отпрысков ремесленников и крестьян. Как Мещанское, так и городские училища открывали дорогу к высшему образованию.

Впрочем, вся эта образовательная система была рассчитана главным образом на мальчиков. Женщины в низовой Москве по преимуществу были неграмотны.

Большинство детей низового круга, однако, дальше освоения грамоты не шли, и лет в 12–13 поступали в ученичество, «в мальчики». К этому времени детей мастеровых привозили в Москву из деревень, где они росли, и между хозяином и отцом ученика заключалось — чаще всего устное — соглашение об условиях выучки. Профессиональная специализация во многом зависела от места рождения ученика. Так, ярославцы чаще всего шли в трактирные заведения и в мелкую торговлю; тверитяне и кимряки — в сапожное ремесло, можайцы и рязанцы — в портные и шапочники, владимирцы — в плотники и столяры, туляки — в банщики. Во всех этих ремеслах и промыслах существовали землячества, и «чужому» непросто было проникнуть в их среду.

Девочке из городских низов можно было поступить учиться к «мадаме» в швейную или шляпную мастерскую.

Обязанности «мальчиков», равно как и «девчонок», были многообразны. Они должны были (особенно первое время ученичества) прибирать в доме и мастерской, выносить помои, носить воду, топить печи, рубить дрова, сопровождать хозяйку или кухарку на базар, чтобы нести покупки, бегать по многу раз в день в мелочную лавочку и за водкой и пивом для мастеров (пивом непременно «фрицовской фабрикации», то есть немецкого производства), нянчить хозяйских детей, помогать разгружать и разбирать рабочие материалы, возить вместе с кухаркой полоскать белье к реке, бегать с поручениями и т. д.

Если учеников было много, устанавливались дежурства — дневальства, если же «мальчик» был один, вся нагрузка ложилась на него, и выдержать ее, конечно, было очень трудно.

Параллельно «мальчиков» потихоньку приучали к делу: сначала следовало освоить профессиональную позу и навыки работы с инструментами. К примеру, сапожник работал, сидя на низенькой круглой табуретке, сделанной из половины бочонка. Спина у него при этом была согнута, колени высоко подняты, работу он держал на коленях. Портной работал, сидя «на катке» — невысоком, сантиметров на 75 приподнятом от пола настиле, на котором удобно было раскладывать раскроенную материю. «Каток» занимал большую часть рабочего помещения, и мастеровые размещались по его краям, свернув ноги калачиком. К такой позе требовалась длительная привычка. Свои тонкости были и в других профессиях. На этой первой стадии ученикам поручалась несложная работа: выдернуть нитки наметки, подшить, стачать, сварить клей, навощить дратву и т. п.

Собственное имя на время учебы приходилось забыть и обходиться данным мастерами прозвищем — «Пузырь», «Рябой» и т. п. Хозяин должен был снабжать «мальчика» рабочими инструментами, кормить его и одевать. На практике «одевание» ограничивалось теми вещами, которые ученик привозил с собой из деревни: все время учебы «мальчики» ходили в отрепьях: чаще всего в рваном суконном или стеганом халате (отчего их и прозвище в Москве было «халатники») и опорках на босу ногу (а чаще вовсе босиком), а домашнее носили, как «выходное», под конец безнадежно из него вырастая. Кормежка шла из общего с мастерами котла, но нередко сводилась и к пустым щам, каше с черным «фонарным» маслом и спитому чаю с хлебом. «Ничего, ученику много жрать не полагается, ученье в голову не пойдет, а в брюхо» [258] , — говаривали мастера и хозяева.

За каждый промах и просто так, «для профилактики», ученикам и ученицам доставались многочисленные тычки и затрещины, отчего они большую часть времени ходили с красными распухшими щеками, а нередко и зареванные. «Пока обучишься да в люди выйдешь, бита-перебита бываешь, — вспоминала Н. А. Бычкова. — Лютые хозяйки были, мало того, работой морили да голодом, спать совсем девчонкам не давали и за малейшую провинность как Помидоровых коз лупили. Иная, бывало, в ученицах сидит, а сама только в мыслях имеет, как в мастерицы выйдет — над своей же сестрой измываться. Прямо так и говорила: „На ваших, мол, шкурах свои, мол, побои возмещать буду“… Тут одна хозяйка, Воробьева — Воробьихой звали, ох и люта была. Не раз, говорят, до мирового доходило» [259] . Мастера давали оплеухи за сломанную иголку или недогретый утюг, мастерицы выдирали волосы за неисправно доставленную в ближайшие казармы любовную записку.

Кроме того, бедные «мальчики» постоянно становились объектами дурацких розыгрышей и болезненных «шуток».

«Эй, Косопузый, — скажет мастер, — вот тебе две копейки, беги в овощную лавку, купи там „поросячьего визгу“, — рассказывал И. А. Белоусов. — Недавно попавший в Москву мальчик, ничего не подозревая, бежал в лавку… Молодцы-лавочники знали, в чем дело, и больно дергали мальчика за прядь волос у затылка, мальчик начинал визжать, кричать от боли и, наконец, вырывался и ни с чем возвращался в мастерскую. Мастера были довольны удавшейся шуткой» [260] .