Шрифт:
Ринтынэ посмотрела в лицо шамана долгим взглядом, а затем воскликнула с горестным недоумением:
— Почему такое горе в семье нашей?! Я думала, что хоть сестре моей хорошо живется. Доходили же такие вести сюда, что хорошо живут люди там, на родной земле...
— Твоя родная земля давно уже здесь, — назидательно сказал шаман.— А вести о хорошей жизни на том берегу лживые, не следует верить им. Голод на том берегу, болезни на том берегу... А еще забыл сказать тебе: муж сестры твоей, Таграт, бросил твою больную сестру и ушел к какой-то другой женщине. Один Экэчо старается спасти Вияль. Жалеет она теперь, что не стала его женой.
Ринтынэ снова вскинула глаза на Мэнгылю. На мгновение в темной глубине их мелькнул далекий огонек недоверия. Мэнгылю это заметил:
— Мысли твои я понял сейчас. Не веришь словам моим. Враждебный дух отца твоего Ако живет в тебе. От Ако на всех родичей твоих зло пошло. Вот почему горе вселилось во всех людей из вашего рода.
Вглядываясь в одноглазое морщинистое лицо шамана, расписанное черными линиями татуировки, Чочой все плотнее и плотнее прижимался к плечу матери. Он ждал, с нетерпением ждал, когда уйдет шаман из яранги.
Наконец Мэнгылю ушел. Чочой прислушался к его удаляющимся шагам и сказал вполголоса:
— А ты, мама, не верь ему. Дядя Гоомо всегда называет Мэнгылю лгущим человеком.
Ринтынэ слабо улыбнулась сыну, дотронулась рукой до его головы с черными жесткими волосами:
— Большой ты у меня уже становишься. Не боишься такое о шамане говорить?
— Дядя Гоомо не боится, и я не хочу бояться! — уже громче и смелее сказал Чочой. — Я хочу быть таким, как отец, как дядя Гоомо.
— Как отец... — вздохнула Ринтынэ и вяло потянулась к недоконченным торбазам, которые шила для мужа.
Чочой съел оставшийся от завтрака кусок лепешки, быстро оделся и вышел на улицу.
Поселок Кэймид почти весь был завален сугробами. Ветер утих совсем. Из труб домов, из верхушек чукотских яранг и эскимосских хижин ровными столбами поднимался к небу синеватый дым. У фактории Кэмби толпились люди. Чочой жадно всматривался в них еще издали, надеясь увидеть отца. Но здесь его не было. Мальчик посмотрел в ту сторону, где должно было находиться оленье стадо. Но и стада он не увидел. Там было пусто. «Наверное, угнали стадо за перевал», — подумал Чочой, не решаясь отправиться в такой далекий путь.
Чочой пошел вдоль поселка. У небольшой хижины, почти совсем заваленной снегом, он встретил своего друга Тома — сынишку инвалида-негра. Том был в рваной оленьей дошке и в истоптанных торбазах. Его худенькое, всегда улыбающееся лицо с ослепительно белыми зубами, с черными живыми глазами сейчас казалось растерянным. Мальчик тревожно поглядывал в сторону соседнего дома.
— Том, ты не знаешь, где сегодня должно находиться стадо оленей? — грустно спросил Чочой.
Том открыл было рот, чтобы ответить Чочою, но в это время плотный комок снега больно ударил его в лицо. Том закрыл лицо руками, и в ту же минуту еще несколько комьев стукнуло его по плечам и голове. Один ком ударил в затылок Чочою. Чочой повернулся, чтобы увидеть обидчика, но очередной комок снега попал ему прямо в глаз. За углом соседнего дома послышался смех.
— Это Дэвид! — негромко воскликнул Том. — Бежим к нам...
— Эй, черномазый! — послышался голос Дэвида, младшего сына мистера Кэмби. — Как тебе нравится белый снег? Он очень идет к твоей черной физиономии.
Том промолчал.
Дэвид вышел из-за угла дома. Это был высокого роста парень лет шестнадцати. Полное лицо его с заплывшими светло-серыми, почти бесцветными глазками казалось добродушным, веселым. Ему и в голову не приходило, что он мог больно ударить мальчиков, которые по сравнению с ним были совсем еще детьми. Быстро нагнувшись, Дэвид опять набрал полные пригоршни снегу.
Том скользнул за дверь своей хижины и поманил Чочоя. Чочой вбежал в хижину следом за ним.
Одноногий жестянщик Джим, отец Тома, сидел на иссеченном обрубке дерева, пристально рассматривая примус. Глянув на сынишку, все еще отряхивающегося от снега, он спросил:
— Что, с Чочоем боролся?
— Нет, сын Кэмби снегом забросал, — ответил Том, робко и почему-то виновато улыбаясь. — Одним твердым снежком так больно ударил в лоб, прямо искры из глаз посыпались.
Джим с ненавистью оглянулся на крохотное оконце хижины. Его черные узловатые пальцы нервно забарабанили по деревянной стойке, на которой лежали всякие инструменты, обрезки жести, гвозди, испорченные примусы, лампы.
Чочой сел на табуретку, а Том прилип носом к окну, наблюдая за Дэвидом.
— Всю жизнь я спасаюсь от них, — задумчиво сказал старый негр; крупное черное лицо его сморщилось в скорбной гримасе. — С далекого юга я пробирался на север. Дошел до самого конца света, а покоя не вижу...
Джим вытер свои сильные руки о фартук, покрывавший его колени, встал, прошелся по хижине, тяжело стуча деревянной ногой.
— Нет спасения моему мальчику, — вздохнул сокрушенно Джим. — Нельзя ему выйти на улицу без того, чтобы не получить синяка...