Шрифт:
Когда Кэргыль медленно повернулся, ища глазами Тынэта, учительница совсем тихо добавила:
— А обо мне почему забыл? Я тоже как дочь или внучка тебе. О моей печали, которая не так быстро, как у детей, проходит, почему помнить не хочешь?
— Откуда только вы такие слова берете, от которых сердцу больно становится? Хорошие слова у вас, а сердцу моему все равно больно. Пожалейте сердце мое...
На этот раз Кэргыль повернулся к выходу решительно, словно боясь, что он может не устоять.
Не успел Кэргыль вернуться домой, как в его ярангу влетел запыхавшийся Чочой.
— Послушай, какие слова тебе сказать хочу! — воскликнул он и упал коленями на шкуру. — Почему в дом переходить не хочешь? Вот знали бы люди там, на Аляске, что ты так делаешь, наверное, сильно на тебя обиделись бы. Их мистер Кэмби даже к двери своего дома не пускает, а здесь тебя всем поселком в дом тащат, а ты идти не хочешь...
Кэргыль мягко приложил ладони к возбужденному лицу мальчика, заглянул в его жаркие глаза:
— Какие слова ты сказал, мальчик! Какие слова!.. Если бы знал Чумкель все это, он бы, наверное, и вправду на меня сильно обиделся! Сколько слов мне сегодня сказали... и каких слов!..
Закурив трубку, Кэргыль напряженно о чем-то думал. «Я тоже как дочь или внучка тебе», — вспомнились ему слова учительницы. — Хорошая девушка! Ай, хорошая девушка! Счастливый Тынэт, какой счастливый мой внук!..»
— Что я скажу на слова твои? — наконец повернулся старик к мальчику. — Скажу я вот что: иди зови Тынэта и всех товарищей своих зови — пусть помогут мне в новое жилище перебраться! А ярангу мою, скажи, пусть разберут и спрячут как следует, чтобы не видел я ее, чтобы сердце мое не болело...
Не дослушав последних слов Кэргыля, Чочой соскочил со своего места, выбежал на улицу.
— Тынэт!.. Кэукай!.. Петя!.. Эттай!.. — кричал он возбужденно.— Кэргыль согласился! Идите разбирать его ярангу....
Это было таким событием, которое взволновало и старых и малых.
— Чочой помог, Чочой помог уговорить Кэргыля! — повторяли люди и спешили к яранге старика.
СОНЮ НАДО СПАСТИ
Еще минут за десять до первого урока Чочой принялся разыскивать Соню среди шумной толпы школьников. Ему очень хотелось повторить вслух все те русские слова, которым учила его Соня накануне. Такой был у них уговор: Чочой в день учил по пять русских слов, а Соня — по пять чукотских. Но, к удивлению Чочоя, Сони еще не было. Когда прозвенел звонок и ученики уселись по своим местам, Чочой все еще стоял у двери, ожидая Соню. «Как так? Почему опоздала? Соня никогда не опаздывала», — с тревогой думал он. Вот наконец и Нина Ивановна вышла из учительской, идет к двери своего класса, а Сони нет.
— Как так? Почему нет Сони? — спросил Чочой.
Нина Ивановна поправила белый воротничок на рубашке Чочоя и спокойно сказала:
— Не волнуйся, Чочой. Соне немножко нездоровится, она сегодня в школу не придет. Садись на свое место.
«Не придет? Сегодня не придет?» — пронеслось в голове Чочоя. Это казалось ему таким невероятным, что он даже подумал: а не пропустить ли и ему хотя бы один урок, чтобы заглянуть к Соне и узнать, не слишком ли тяжело она заболела? Но, увидев, что Нина Ивановна терпеливо ждет и не начинает урока, он покраснел и, опустив голову, побрел к своей парте.
На уроках Чочой был очень рассеян, и Нине Ивановне пришлось сделать ему замечание.
Едва закончился учебный день, Чочой выбежал на улицу и взобрался на высокий снежный сугроб, с которого хорошо был виден дом Сони.
Как раз было время года, когда уже наступала полярная ночь. Утренняя заря сходилась с вечерней, а солнце так и не показывалось. Было очень морозно. Даже слабый ветерок, словно наждаком, обдирал лицо.
Чочой знал, что ему пора идти обедать, но желание во что бы то ни стало увидеть Соню не давало ему покоя. Он все смотрел и смотрел на светящиеся желтым светом окна ее дома, словно надеясь увидеть на расстоянии нежное лицо девочки, заглянуть ей в глаза. В их глубине так много было чудесного! То мелькнет светлячком озорная искорка, то вспыхнет голубым лучистым пламенем смех, то проглянет что-то серьезное, сосредоточенное, пытливое...
Повернувшись в сторону ветра, Чочой посмотрел па холодно мерцающую Полярную звезду, словно спрашивая у нее, не будет ли слишком неловко, если он зайдет к Соне. Но звезда, как и прежде, была холодна и бесстрастна. Показав ей язык, Чочой кубарем скатился по склону сугроба вниз, стряхнул с себя снег и, приняв решение, уверенно зашагал к дому Сони.
...Соня металась в жару. Пересохшие губы ее были ярко-пунцовыми. Мать Сони сидела у ее постели и плакала. Чуть подальше стояли две девочки — Кааля и Кэймына.
— У Сони, наверное, воспаление легких, — тихо сказала Кааля Чочою, повторяя чьи-то слова. — А отца ее нет: он уехал утром в поселок Коочмын. Все охотники выехали на свои охотничьи участки, в поселке нет ни одного мужчины-охотника, и послать за доктором некого.
Глянув на закрытое, поблескивающее черным лаком пианино, Чочой перевел взгляд на лицо Сони с приподнятым кверху, словно выточенным, нежным подбородком и, вдруг повернувшись, почти побежал к двери, решив немедленно пойти за отцом Сони.