На вопрос, согласен ли я работать в Лондоне, я сразу же ответил утвердительно. Коген сказал, что из-за возражения МИДа мне не дадут дипломатического прикрытия, и я официально буду работать шифровальщиком. Не больно-то престижно, но другого выхода не было: в то время отношения между МГБ и МИДом стали довольно-таки натянутыми. Если Центральный Комитет приказывал выдать кому-либо из наших сотрудников дипломатический паспорт, дипломаты распоряжение выполняли, нос явным неудовольствием. Надо, правда, сказать, что все это не относилось к нашему послу в Лондоне Георгию Николаевичу Зарубину. Отношения с ним у МГБ были отличными.

Мое руководство сумело решить большую часть проблем в связи с моей поездкой в Лондон, но не все складывалось просто. Во-первых, шифровальщику не положено было знать английского языка и следовательно мне надлежало скрывать свое знание от сотрудников посольства. Во-вторых, я не мог отправиться в город в одиночку, потому что шифровальщикам разрешалось ходить вместе по двое или по трое, чтобы приглядывать друг за другом. Кроме того, они представляли собой весьма соблазнительную добычу для английской разведки. И, наконец, в-третьих, им запрещалось контактировать с иностранцами, а это отнюдь не облегчало моей работы. Но я был молод, и все эти препятствия казались мне пустяками. Я решил для себя, что преодолею все трудности, как только попаду в Лондон.

Итак, я отправился в британскую столицу 29 июня 1947 года через Париж. Со мной поехали жена — Анна — и маленькая дочь. В порядке исключения мне разрешили выезд без других шифровальщиков.

С помощью Зарубина, приехавшего в Москву по делам, руководство оформило мое назначение в Лондон без особых осложнений. МГБ настоятельно просило, чтобы посольство дало мне возможность встречаться с теми иностранцами, которые оказались бы необходимы для дела. Зарубин не возражал.

В Париж мы прилетели из Варшавы. Как только спустились по трапу на землю в аэропорту Ле Бурже, я с беспокойством почувствовал, что на нас все обращают внимание. Не говоря уж об одежде, мы во всем сильно отличались от западников.

Да и чувствовали себя неважно. Воспитанные на официальной пропаганде, мы были уверены, что французы и англичане погибают от беспросветной нищеты и что Россия, родина социализма, единственная страна в мире, где трудовой народ может жить нормально, без коррумпированного золота Америки. А получалось все наоборот. Народ вроде бы жил здесь вовсе не хуже, а много лучше нас. Огни Парижа, роскошные витрины, скопления транспорта и сплошной поток машин на Елисейских полях — все оглушило и ослепило нас.

Во Франции в это время полным ходом шли переговоры по плану Маршалла [27] . В город понаехало столько их участников, что мы не могли найти места в парижских отелях по более или менее сходной цене. Нас выручили соотечественники, приютив у себя в посольстве на Рю де Гренель. Но тут возникла новая проблема: у жены то ли от волнения, то ли от тяжелого перелета неожиданно пропало молоко. И, когда мы обосновались в посольстве, маленькая Оля не переставая плакала от голода.

Молотов, возглавлявший на переговорах советскую делегацию, прибыл в Париж в тот же день, что и мы. И, как принято, его тоже устроили жить в посольстве. В первую же ночь дочка устроила такой яростный несмолкаюший «концерт», что никто в доме не сомкнул глаз. Утром Молотов, чья спальня на беду оказалась под нашей, пожаловался послу, и тот, скрепя сердце, распорядился снять для нас номер в Гранд-Отель-де-ля Пэ. Это — одна из лучших гостиниц Парижа, расположенная как раз напротив Оперного театра. Обошелся этот номер послу в копеечку, но теперь Молотов мог спать как следует, чтобы явиться к столу переговоров в полной боевой готовности.

Позднее, вспоминая этот случай, мои друзья шутили, глядя на Олю:

— А-а-а… это та самая девочка, которая саботировала парижские переговоры по плану Маршалла?

Через три дня мы с вокзала Гардю-Нор поездом выехали в Кале, откуда через Ла-Манш должны были направиться в Лондон. У нас были билеты первого класса, но я в них сначала не разобрался и мы, как и все остальные пассажиры, встали в очередь на таможенный досмотр. А пассажиров первого класса, оказывается, пропускали через таможню без задержки. Спасибо носильщику: проворно схватив оба наши чемоданчика, он буквально втолкнул нас в поезд, который уже трогался. Если бы не он, мы остались бы ожидать следующего поезда на платформе.

В купе вместе с нами ехала почтенная итальянская пара — люди респектабельные и с виду богатые. Наступило время ленча. Мы оживились и попытались разобраться в меню. Ничего не поняв, наугад ткнули пальцем на одно, другое блюдо и стали ждать. Официант принес еду, и мы с отменным аппетитом за нее принялись. Когда на моей тарелке оставался последний кусочек, я заметил, что наши попутчики к своей еде не притронулись. Они сидели молча, опустив глаза, с застывшими лицами.

Когда официант пришел, чтобы убрать со стола, я понял, что случилось. Он поставил перед нами блюда, заказанные итальянцами, а их вынудил довольствоваться нашим меню. Поняв, что мы русские, итальянские попутчики предпочли не исправлять ошибку официанта. Интересно, почему?